КАЗАНЬ. Вальс расставания

Выпуск №10-240/2021, В России

...И жизнь совсем не трагична... она течет тихо, однообразно... как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно... голова тупеет, и даже не хочется подумать - зачем река течет?

М. Горький. «Мещане»

Художественный руководитель Казанского академического Русского Большого драматического театра имени В.И. Качалова Александр Славутский начинает спектакль «Васса» по Максиму Горькому с ауфтакта, в музыкальном исполнительстве обозначающего дирижерский жест перед начальной долей звучания и настраивающего на все, что требуется впрок - характер и образ исполнения прежде всего.

Ауфтакт Славутского не похож на молниеносный знак, он - по законам иной, нежели музыкальная, сцены, длится дольше и образуется в небольшой монолог, но он и есть - взмах твердой руки режиссера. Ауфтакт казанской «Вассы» - накатывающий волнами Вальс № 2 Дмитрия Шостаковича и рассказ главной героини об увиденном сне, где мутная, как деготь, река уносит ее от берегов, и хочется уснуть, а проснуться - чтобы все было другим: «Все смерти обречены. Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься».

Славутский рискует. Монолог таит опасность, и не одну. Во-первых, в нем с ходу узнаются слова и реплики, прежде в «Вассе Железновой» не замеченные, и к ней, казалось бы, отношения не имеющие: что-то из горьковской прозы, что-то из «Мещан», отдельно, хотя и безукоризненно вписанным в общий тон, - из «Егора Булычова». Текст явно переиначен, отредактирован, видно, что обе редакции пьесы (соответственно, 1910 и 1935 годов) взяты в оборот. Во-вторых, предуведомлять действие монологом - затея неблагодарная, выставляющая перед артистом неимоверно сложную задачу: взять зал сразу, без толчка или разбега. Тут только «на удачу» - зависит как от таланта, так и от крепости духа: может не получиться, а впереди - целый спектакль.

Тем не менее Славутский показывает сразу: привычной «Вассы Железновой», как пьесы о несгибаемой женской воле, о разъедающей общество социальной смуте, о крепком некогда деле, которому суждено обратиться в прах, зритель не увидит. Из названия намеренно убрано второе слово - «Железнова», а вальс Шостаковича, «смущающий» перекатами пронзительных голосов саксофона и кларнета на фоне tutti медно-духовых, и вовсе обескураживает намеком на личный сюжет, вынутый из обстоятельств истории и границ времени. Стало быть, для Славутского Горький - не буревестник революции, а лирик. Даже - романтик, если вальс, к тому же вальс с тремя бемолями в ключе.

В вальсе кружатся и собираются под «одну крышу» части дома с окнами на просвет. Окна до потолка, арки декорированы под модерн, дом - на ладони и кажется хрупким под натиском воды: мутную, как деготь реку, сценограф Александр Патраков намеренно не закроет, не уведет в тень ни на миг, сохранив образом смятенной души героини с начала и до конца. Она, Васса, появится на фоне реки, как на палубе корабля, на том же фоне в финале рухнет оземь, цепляясь за тяжелое кресло, служившее ей опорой, твердым берегом многие годы. В вальсе двинутся «танцующие» створки, домочадцы и квартиранты с букетами в руках усядутся в ряд, прикрыв шеренгой холодеющее тело хозяйки. Но река останется, потечет, как сама жизнь, дальше. И останется - вальс.

Александр Славутский, известный приязнью к музыке как организующей композиционно структуре (любит драматургическое развитие лейттем, ритмическую подверстку к действию, живой оркестрик на сцене, вокал и отанцованное движение), в «Вассе» намеренно отказывается от партитуры как таковой, ограничиваясь раритетным опусом Шостаковича, но используя его с помощью аранжировок на все лады. Иногда кажется, что сочиненный композитором в 1938 году для джазовой сюиты и забытый до рубежа веков вальс начинает нервировать, «осаждать», преследовать как idée fixe и персонажей, и зрителей. На то расчет: многомерность этой музыки, олицетворяющей волнения и колебания несгибаемой русской души (второе название - «Русский вальс» - сложилось с начала XXI столетия у европейцев), сродни многомерности самой жизни или половодью реки, бушующей за стенами железновской обители. В границах, определяемых «Рекой» и «Вальсом», разворачивается история человеческой судьбы, взятой крупно, без дистанции, с предельной степенью лирического откровения, что для Славутского важнее перипетий сюжета. Впрочем, и они изложены обстоятельно и в деталях, хотя отведены в придаточный главной теме ряд.

Выбор Светланы Романовой на титульную роль скептикам может показаться спорным. Первая актриса театра, она обладает поистине неограниченным диапазоном возможностей: броский темперамент, гротеск и буффонность, характерность, подсвеченная по надобности лирическим светом, - то, с чем Романову ждут в таких знаковых для Казанского Русского БДТ спектаклях, как «Вишневый сад» А.П. Чехова (Раневская), «Пиковая дама» по А.С. Пушкину (Графиня Анна Федотовна), «Лес» А.Н. Островского (Гурмыжская), «Дядюшкин сон» Ф.М. Достоевского (Москалева), «Визит дамы» Ф. Дюрренматта (Клара Цаханассьян), «Безумный день, или Женитьба Фигаро» П. Бомарше (Марселина), «Брак по-итальянски» Э. де Филиппо (Филумена Мартурано). Исповедальность - там, где звукоряд роли нацелен на пафос, замена полужирных шрифтов на нонпарели и курсивы, - тоже Романова, но ее современный репертуарный лист вроде бы не требует больше, чем написано драматургами и намечено режиссурой. В «Вассе» же дан характер, но не характерность или темперамент, близкие по смыслам и, однако, не подменяющие его; в «Вассе» приветствуется пафос - во всяком случае мало, кто из предшественниц Романовой по исполнению роли без него обходился. Даже убрав из названия спектакля говорящую фамилию «Железнова», без крепкого посыла и четкой артикуляции характера, кажется, не обойтись.

Парадокс в том, что Романова не только обходится, но и берет за тон роли краски, замешанные на полутонах и сочетаниях цветов. Васса у Светланы Романовой - героиня, вспоминающая собственную жизнь: это ее преследует вальс-idée fixe, это ее внутренний мир вальс выражает, и в мире этом - полны́м всего, как у многих: радости, боли, любви, разочарований, стремлений, ошибок, приязни, отчуждений. Намешано, как в бурной стремнине. Васса Романовой начинает с рассказа о сне, и это - вещий сон. Сон в руку. Понимая, что плыть ей осталось недолго, она хватается за все, что попадает под руку, дабы успеть вернуть в кирпичную кладку своего дома порушенные блоки, сохранить семью, обеспечить детей, продлить в них себя, даже - научить, чему не успела, чтобы выжили, не попали в водоворот, не утонули. Но за этой важной работой она прячет неясные сомнения и, общаясь с другими, кажется, поминутно примеривает ситуации, обстоятельства, положения, в какие те попадают или могут попасть, на себя - какой была, росла и становилась на ноги, чью слабость теперь нельзя ни обнаружить, ни показать. Она с одинаковыми интонациями - почти на моторном рефлексе - повторяет разное: мужу Сергею Железнову, обвиняемому в растлении малолетних - «Прими порошок», и невестке Рашели, приехавшей забрать внука, - «Колю я тебе не отдам». Все решения Васса Романовой принимает мгновенно, с выбором действий ни минуты не медлит, как не медлит и с осуществлением задуманного, но внутри нее - поток терзающих дух колебаний: показать то и другое, сделать внутренний мир осязаемым для зрителя - искусство большой актрисы и редкий художественный дар, тем более, в роли, обросшей за многие годы жесткими контурами и «победительными» штампами.

Режиссер Славутский, чувствуя дар актрисы, строит действие по зеркальному принципу. В каждом, кто встречается с Вассой, та видит себя, как в зеркале. В мутных глазах мужа (Геннадий Прытков), которого уговаривает покончить с собой; в цинично бегающих - брата Прохора (Михаил Галицкий), готового при случае подставить и предать; в наивно-доверчивых - Людмилы (Алена Козлова), для которой вальс судьбы звучит еще не оркестром, а гитарными переборами; в презрительных и холодных - Натальи (Ксения Храмова), избывающей болезненное одиночество в эгоистичных филиппиках окружающим; в подобострастных - Анны Оношенковой (Эльза Фардеева), старающейся подражать хозяйке, но не показывать вида; в усмехающихся - невестки Рашели (Славяна Кощеева), бросающей тирады про революцию и новую жизнь, как под диктовку.

Все сойдутся в центральной сцене спектакля, где будут, включая Вассу, танцевать вальс в сопровождении банды уличных музыкантов (тромбон, труба, аккордеон) и напевать под него:

Ночь над рекой,

И мерцают на небе звезды.

Помнишь, с тобой

Мы бродили здесь вечером поздним.

Счастье растаяло

Призрачным сном.

Волны годы бесследно уносят,

И уже приближается осень,

Только сердце грустит о былом.

Славутский ставит почти идиллическую картину всеобщего братства (веселятся, пьют вино, кружатся в парах), Романова дает знать о другом: оркестрик играет для ее Вассы dance macabre.

Композиционно текст Горького разъят и собран сообразно замыслу режиссера (помощник худрука по литературной части Диляра Хусаинова), подгонка не ощутима, хотя бесспорно влияет на трактовку многих персонажей, «мигрирующих» из реальной среды в среду воображаемую, когда зритель начинает смотреть на них глазами Вассы-Романовой и оценивать явную водевильность революционерки Рашель, буффонность Сергея Железнова, трагифарсовость Прохора Храпова.

В этом кругу по-настоящему живым лицом является одна Васса. Талантливая, многогранная, наделенная даром любви и созидания. Греховная и кающаяся. Плывущая в последние часы свои к берегу счастья, какого уже не видать: «Только сердце грустит о былом»...

Фото предоставлены театром

Фотогалерея