Завлитский чай, или Корневая система театра / Вспоминая Марию Смирнову (Томск)

Выпуск №2-242/2021, Вспоминая

Завлитский чай, или Корневая система театра / Вспоминая Марию Смирнову (Томск)

«Надо бы начать с эпохальной фразы. Естественно, из высказываний главного режиссера. Но ничего подходящего не подворачивается», - сетовала Мария Марковна Смирнова, начиная дневник в качестве новоиспеченного заведующего литературной частью Томского драматического театра.

Для эпиграфа к очерку о ней самой вполне подошла бы цитата из книги «Лики творчества» Максимилиана Волошина, которую она подарила автору этих строк: «Единственная связь между временем и пространством - это мгновение».

Вся жизнь Марии Марковны представилась как цепочка мгновений, окрашенных теперь уже в светлую ностальгическую грусть.


От Чулимска до Калинова

Спектаклем по вампиловской пьесе «Прошлым летом в Чулимске» Томский театр драмы в октябре 1977 года открывал свой 127-й сезон. Месяцем раньше в должность завлита вступила Мария Смирнова. Незадолго до описываемых событий состоялся примерно такой диалог, который спустя годы она пересказывала в лицах.

- Чтобы я променяла свою престижную газету на твой сумасшедший дом?!

- Ты не понимаешь, какая это интересная работа! Ты будешь общаться с драматургами!

- О чем я с ними буду разговаривать? Я пьес не читаю.

- С хорошими драматургами, Маруся, нужно говорить не о пьесах, а о жизни...

В роли искусителя выступал главный режиссер театра Феликс Григорьян. В 1975 году он возглавил Томскую драму. И умному зрителю, каким была «Маруся», его первый же спектакль «Прощание в июне» дал понять, что пришел художник большого масштаба, незаурядного таланта, способный выветрить запах провинциальности из театральных кулис.

Последовавшие вскоре бескомпромиссный «Протокол одного заседания» А. Гельмана и эксцентричная «Женитьба» Н.В. Гоголя еще сильнее укрепили эти надежды. Театр на глазах превращался в место притяжения городской интеллигенции, которая отвела ему (театру) роль властителя умов. «И он заменил людям философию, идеологическую трибуну и даже церковь», - так позже объясняла Смирнова феномен григорьяновского периода. Потому что совсем по-иному стал выстраиваться диалог театра с городом.

Для этого диалога новому главному режиссеру и нужен был человек, который хорошо знает Томск, его настроение, силу его кровотока, чувствует его дыхание. С другой стороны, он должен быть «своим», то есть любящим и понимающим театр.

Томск, по словам Марии Марковны, всегда немножко отставал от всего, что происходило в мире, но этот консерватизм ей как раз и был симпатичен. Выпускница Ростовского университета приехала в Сибирские Афины как раз в то лето, когда томские студенческие отряды впервые отправились строить Стрежевой - город нефтяников. Шел 1966 год. Томск в эту пору чем-то напоминал вампиловский Чулимск, но при этом в нем явно проступали присущие только ему черты университетского города.

«В Томске 300 тысяч жителей, 100 тысяч из них ты будешь знать лично», - пообещали друзья, встречавшие ее в аэропорту. Но первая встреча обескуражила: маленький деревянный домик посреди летного поля - вот и весь аэропорт (тогда он находился в черте городе) и огромный массив деревянных домов, утопавших в зелени. «До ста тысяч я, конечно, не дотянула, - с улыбкой вспоминала позже Мария Марковна, - но довольно быстро обрела много новых знакомых. Вскоре поняла, почему Андрей Вознесенский отнес Томск к числу городов, имеющих особую ауру, в которой можно приобщиться «к тайне возникновения феномена русской интеллигентности».

... Предложение стать завлитом Мария Смирнова все-таки приняла. Но из газеты совсем не ушла. «Труппе представлялась еще не уволенная из редакции, - записала она в дневнике. - Первое чтение «Соленой пади» дослушать не смогла, т.к. надо было убегать на службу».

На дворе стоял сентябрь 1977 года. В окрестностях Томска Андрон Кончаловский снимал «Сибириаду», где в массовых сценах были заняты некоторые томские актеры, а Феликс Григорьян уже готовился к постановке «Соленой пади», которая театру принесла всесоюзную известность и гастроли в Ленинграде, режиссеру - звание заслуженного деятеля РСФСР, исполнителю главной роли Владимиру Варенцову - заслуженного артиста РСФСР, завлиту - знакомство с многими театроведами и театральными критиками, которые приезжали в Томск посмотреть спектакль о Гражданской войне, да и ту же «Женитьбу», позже - «Сирано де Бержерака», «Золотого слона».

Об этих спектаклях, которые стали заметным явлением в театральной жизни страны и, по сути, составляли григорьяновский театральный мир, можно прочитать в театральных рецензиях полувековой давности, но Мария Марковна рассказывала интереснее и живее. Искусством устной рецензии она владела изумительно. По ее рассказам действительно легко можно было «увидеть» все узорчатое полотно спектакля. Увязывая суть режиссерской концепции с актерской игрой и со сценографией, она как-то просто, очень наглядно и точно «показывала» спектакль. При этом делала это так заразительно, что хотелось что-нибудь написать в ее духе. Она умела мотивировать.

Этому умению увлекательно рассказывать о пьесе, о драматургических и режиссерских находках, об особенностях актерского существования на сцене, я поразилась, когда впервые осталась на обсуждение спектакля. В 1982 году в Томске начал действовать межвузовский университет искусств, театральный факультет базировался в драматическом театре. Предметом первого занятия стал разбор спектакля «Мамаша Кураж и ее дети». Сложный Брехт в устах завлита оказался не таким уж непонятным, напротив, интересным и современным.

Однако в дневнике отметила реакцию критики и театралов на «Мамашу Кураж»: «Приняли прохладно». И свое резюме: «Главное - уходит». Но спектакль дал повод размышлять о предпочтениях зрителей, о вечной дилемме: комедия или психологическая драма. Как связной искусства между городом и театром она была на стороне серьезного разговора с публикой, но отмечала и нарастающую тенденцию к развлечению.

В заметках завлита Феликс Григорьян шел как «ФГ». Эта аббревиатура часто мелькает в разных контекстах и с разной эмоциональной окраской. Любопытно одно признание, звучащее, как клятва: «Я вот пока что все время ощущаю его заботливый взгляд. Но не исключено, что это было в период сманивания, а теперь он оголтело врубится в работу, и будет не до знаков внимания. К этому я готова. Знаю, пока верю в его незаурядность, буду неприхотливым другом и - уж каким смогу - помощником».

Она и была помощником и верным другом ФГ до последнего его спектакля и даже после его отъезда из Томска. Григорьяновский период завершился разгромом «Грозы», поставленной в 1982 году. Критика, университетская общественность не приняли нехрестоматийное прочтение пьесы. Просвещенный Томск вдруг обернулся «темным царством» Калинова.

Напоминанием о нетипичной «Грозе» на всю оставшуюся жизнь висел над рабочим столом завлита эскиз костюма Марфы Кабановой. «Не забывайте про меня», - простым карандашом подписала рисунок художница Наталья Авдеева. Сегодня эти слова можно отнести ко всем - и к художнику, и к режиссеру, и к самой Марии Марковне.

«Вырабатывайте человеческое достоинство»

За годы своего завлитства Мария Марковна, конечно, научилась разговаривать и с драматургами, и даже с их наследниками. Впрочем, всегда проявляла не только профессиональный, но и человеческий интерес к авторам пьес. С некоторыми дружила.

Томич Сергей Максимов до сих пор с благодарностью вспоминает ее совет начинающему драматургу:

- Она мне тогда сказала поразительную вещь. «Ты, говорит, ходи и вырабатывай человеческое достоинство». Потом добавила: «Будь воздержан в оценках».

Человеческое достоинство - тот нравственный стержень, который в ней самой был. Сформировался он, естественно, задолго до Томска, в семье. Ключевой фразой для понимания, в какой среде росла и воспитывалась Мария Марковна, может служить замечание ее мамы, Галины Александровны Лерхе, в ответ на изумленное дочернее «почему» (почему та не рассказывала о ссылке и репрессиях): «Не хотела, чтобы ты плохо подумала о моей Родине».

Сказано это было после того, как дочь-журналистка, объятая комсомольским энтузиазмом ехать поднимать целину, собралась в Павлодар, куда звал ее друг, обещавший работу в молодежной газете. «Изменившаяся в лице мама сказала, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет приехать ко мне в этот город. На вопрос: «Почему?» ответила: «Ты правда не знаешь, что было в Павлодаре?» Я заявила, что там была эвакуация, но мама отрезала: «Нет... Там была ссылка», - так рассказывала Мария Марковна ту давнюю историю.

О том, что ее мама - ЧСИР (член семьи изменников Родины) и два года провела в томской тюрьме, Мария Марковна тоже узнала случайно и уже будучи завлитом. Когда Галина Александровна приехала в Томск, в новую, недавно полученную дочерью квартиру на Каштаке, она огорошила заявлением: «Я здесь уже была». И указала на здание, что находилось через дорогу от дома. Там стояла тюрьма. Она и сейчас стоит. Галина Александровна Лерхе, солистка труппы Бакинского театра, прима-балерина Харьковского театра оперы и балета и, наконец, балерина Большого театра, яркая красавица 30-х годов, последние годы своей жизни провела напротив здания, куда ее привезли в июле 1939 года.

«Да, она не была такой знаменитой, как Уланова и Лепешинская, но все же была довольно известной фигурой. Бабель писал, что она танцует в стиле Айседоры Дункан», - заметила как-то в разговоре Мария Марковна.

О своей маме в ссылке она узнавала не от нее, а из статей, что присылали друзья в период перестройки. И из книг, что хранились дома. Были среди них маленькие книжки про птиц, которые писал дед Марии Марковны, профессор-биолог, занимавшийся орнитологией. Одна из них называется «Крылатые путешественники», примечательна надписью: «Моей дорогой невольной путешественнице». Книга была отправлена Галине в сибирскую ссылку.

Историю родовой фамилии Лерхе Мария Марковна тоже рассказывала, как семейное предание: корни ее рода надо искать где-то в Тарту, там ее прадед преподавал в Тартуском университете, а фамилия полностью звучала так: Лерхе фон Лерхенфельд, что означает жаворонок с Жаворонкового Поля.

О том, что Мария Марковна родилась в нынешнем Новокузнецке (бывшем Сталинске), коллеги узнали только после ее смерти, когда оформляли документы.


Клуб любителей театра

Первым номером в списке обязанностей завлита, которые продиктовал Марии Смирновой Феликс Григорьян, значился «клуб любителей театра». Его наряду с библиотекой она должна была создать. Пожалуй, этот пункт руководитель литературно-драматургической части Томской драмы не только выполнила на 100 %, но даже перевыполнила.

Ее кабинет стал местом заседаний этого клуба. Дорогу сюда, на четвертый этаж, знал всякий, кто знаком был с Машей, Марусей, Манечкой, Марией Марковной, наконец, МарМарой, как она сама предлагала называть себя коллегам. Захаживали многие - попить чай, кофе и даже коньячок, поговорить о жизни и театре... В этих диалогах, мнениях, оценках, наблюдениях, фразах и шутках просвечивало зыбкое, едва уловимое (и все же ощутимое) настроение времени. Не только театральный люд заглядывал к Марии Марковне. Среди ее приятелей и друзей было много врачей, преподавателей вузов, художников, журналистов...

«Она обладала всеми качествами идеального завлита - умом, эрудицией, огромным опытом, тактичностью, терпением, прекрасным вкусом и чувством юмора, - говорит Наталья Бабенко, которую Мария Марковна готовила себе на замену. - Умела поддержать, дать мудрый совет, вдохновить, предостеречь от ошибок. Она была настоящей хранительницей истории нашего театра. Трудно найти человека, который знал бы о театральном Томске столько же».

Неслучайно, представляя Марию Марковну вступавшему тогда в должность главного режиссера Борису Цейтлину, директор театра отрекомендовал ее: «Человек, который знает в театре всех и все о театре».

Однажды в кабинет к Марии Марковне пришла жена Назыма Хикмета - Вера Тулякова, тоже в прошлом журналистка. «А знаете ли вы, что у вас в театре работал Николай Эрдман?» Решительное заявление требовало документального подтверждения. Мария Марковна нашла его в архиве театра, перетряхнув старые кадровые журналы и обнаружив запись о приеме на работу Николая Робертовича в 1935 году в качестве заведующего литературной частью. Ее статья в областной газете о том, как целый год автор «Мандата» и «Самоубийцы» трудился в Томске, стала сенсацией.

Вскоре в репертуаре Томской драмы появился спектакль «Самоубийца» - опять же не без стараний завлита. Мария Смирнова из Москвы, из кабинета СТД привезла тогда еще нигде не напечатанную комедию. В 90-х она активно помогала тогдашнему главному режиссеру Юрию Ильину готовить к постановке «Мандат». Слово «пиар» не вошло еще в обиход, но именно пиар-компанию вокруг будущего спектакля развернула Мария Марковна.

А потом в кабинет Смирновой пришел Джон Фридман, исследователь творчества Николая Эрдмана. Но не с пустыми руками. Кроме большого сборника избранных сочинений драматурга, он принес пьесу тогда еще мало известного в России Нило Круза «Анна в тропиках». И Мария Смирнова быстро организовала читку пьесы в театре. Пройдет еще несколько лет, и вступивший в должность главрежа Александр Огарёв войдет с этой же пьесой в кабинет к Марии Марковне. Разумеется, он встретил полное понимание и поддержку с ее стороны.

В горячую пору перестройки Мария Марковна подала идею выпускать журнал «Томский зритель», и вскоре ее кабинет превратился в редакцию. Эту тоненькую книжечку, отпечатанную на плохой бумаге, с жадностью и нетерпением ждали томичи. На каждой странице, в каждом абзаце пульсировала живая, свободная мысль. Авторов было несколько, писала и Смирнова, и не только о своем театре, о своем даже меньше, больше о постановках в других театрах. Ее перу принадлежит роскошный материал о фантазиях-спектаклях Романа Виндермана, рецензии на книги и рассказы о выставках, интервью с артистами.

Материалы о театре, написанные Марией Марковной, читать было не менее увлекательно, чем слушать ее. Понимая, что рецензии на спектакли своего театра будут выглядеть как реклама, она придумала и разработала свой жанр «репортаж из-за кулис». Те же «Тайны кулис», которые она вела, но только в письменной форме. Приоткрывая читателю секреты постановки, она умела и рассказать об актерской работе (особое внимание уделяла игре молодых артистов - «важно, чтобы их кто-то заметил»), и режиссерском замысле, и о тех непростых путях, по которым спектакль шел к зрителю.

Для молодой поросли театральных журналистов, неизменно приходивших на чай к Марии Марковне, бесценны были ее советы, как писать о театре. «Когда не знаете, с чего начать, пишите письмо своему другу, потом обращение вычеркивайте - и у вас готовая рецензия», - советовала она. На заре туманной юности она получила этот совет, о чем и упомянула в предисловии к своей книге о народной артистке РСФСР Тамаре Лебедевой. В книге, впрочем, как и в интервью, очерках, слышны ее интонации, пульсирует ее мысль.

На прощании с Марией Марковной говорили, что она была опорой, надежным плечом для всех режиссеров, которые ставили в Томской драме спектакли, создавали свои миры в последние 44 года, потому что, как верно заметила народная артистка России Валентина Бекетова, была «корневой системой» для всего театра.

 

Фото из архива театра

Фотогалерея