ЯРОСЛАВЛЬ. Пожар в Эфесе

Выпуск №4-244/2021, В России

Написанная ровно полвека назад пьеса Григория Горина «...Забыть Герострата!» в Театре драмы имени Федора Волкова ставится не впервые. В начале 1970-х она уже была показана ярославскому зрителю. Каким был тот спектакль, уже мало кто помнит. Но можно ответственно сказать: в новой постановке пьеса наполнилась актуальной энергетикой. С нее не просто сдули пыль - спектакль живет сегодняшним чувством жизни: тревожной, опасной, непредсказуемой. В нем минимум дидактики и максимум травмирующей неопределенности как симптома момента. Он не о памяти и забвении, а о зыбкости почвы и непредотвратимых угрозах бытия. Таковы, пожалуй, смысловые курсивы постановщика - художественного руководителя театра Сергея Пускепалиса, его заявка на новое прочтение.

Традиционно спектакль шел на разных сценах под аналитическим присмотром специально введенного в действие Человека театра - отечественного интеллигента, человека культуры, обремененного университетской эрудицией и трудным знанием о несовершенстве бытия. Пускепалис упраздняет этого резонера-мудреца, заменяя его немного заполошной гидессой, яркой, эмоциональной дамой в желтом беретике. Она быстрой пробежкой осваивает авансцену, порой строит зрителей, чуть ли не хватая их за руки, и в итоге увлекает млеющих от жары, равнодушных к прошлому туристок в экскурсию по руинам в современном Эфесе.

Персонаж Александры Чилин-Гири в этой роли попадает в историю, как кур в ощип, много зная о ней, но мало понимая и ничего не умея предотвратить. Или почти ничего. Общается с залом. Подсматривает из-за кулисы. Врывается иногда на сцену, не в силах удержать страстные реакции на ход действия. Ну и «немножко колдует», иногда показывает «будущее», зажигая свет в зале. Она становится античным хором в своем единственном числе, сопереживая происходящему и экспрессивно комментируя его, - вроде бы представитель зрителей; но это неточно.

Правда театра на сей раз - прежде всего правда пламенных энергий, кипящей на сцене жизни, избытка страстей. Готовых истин театр не предлагает. Нет и нарочитого жонглирования мыслительными парадоксами о праве на забвение, войнах памяти, силе закона или еще каких-то отвлеченных материях. Спектакль - не притча, а фрагмент дымящейся жизни, выхваченной из пожара в сожженном Геростратом храме Артемиды.

Текст пьесы подсокращен - и довольно грамотно. Что же осталось? Осталась и представлена зрителю жутко убедительная история о зарождении, созревании и торжестве зла.

Постановка сфокусирована на взаимоотношениях людей, быта здесь нет, сцена почти пуста. Кажется, режиссерским заданием художнику-постановщику (Алексей Вотяков) была рекомендация ничем не отвлекать зрителя от того, что происходит в разговорах. Костюмы героев (художник Фагиля Сельская) несут отпечаток условной верности античным воспоминаниям, раз уж у истории есть такая подоплека, а иной раз напоминают и что-то вполне современное.

В антракте у меня за спиной умный зритель объяснял своей спутнице, что Герострат - авантюрист, но отнюдь не Остап Бендер. У Остапа есть план. И не какой-нибудь там брехтовский Артуро Уи, добавлю я; у Артуро тоже есть исходные задания. Герострат же по максимуму импровизирует, пользуясь моментами, талантливо их эксплуатируя, спонтанно и беззастенчиво используя слабости людей, с которыми сталкивает его судьба... По крайней мере, в Театре имени Волкова это именно так. И исходно у Ильи Коврижных он вовсе не злодей. Кажется, кульминация роли - это рассказанная Геростратом со сцены история о подмене петухов. Напомню: рассказчик задумал сделать бизнес на петушиных боях, взял кредит и купил отличного петуха. Потом пошел к поднаторевшему в этом странном спорте профессионалу-держателю петушиной фермы и договорился, что его, Герострата, петух сразится с любым из петухов соперника. Исход поединка кажется предрешенным: петух Герострата явно сильнее. Однако в итоге он гибнет. Воля богов, так думает Герострат, расплата за грехи. Но тут же слышит гнусный смех старого раба, осмеявшего недотепу, не заметившего, что хозяин фермы дважды подменял своего изнуренного боем петуха на свежего близнеца...

Здесь кончается вера в благой промысел и начинается рискованная схватка с обстоятельствами. Начинается игра. Герострат у Коврижных - азартный игрок, актер-виртуоз, который, осознав полную неудачу своего земного бытия, пытается ее компенсировать, даже гиперкомпенсировать. Ну, например, сжечь храм и объявить об этом, чтобы прославиться и остаться в веках.

Пустить, так сказать, красного петуха. Чем не задачка?

Коврижных наделяет своего героя лихорадочным азартом, дерзостью смертника, его Герострат почти постоянно пребывает в экстазе боя с судьбой, в горячке импровизаций. Собственно, откровенного неудачника мы уже и не видим. На сцене с самого начала победитель, который, однако, не останавливается на достигнутом, а всеми силами пытается плыть в собственную революцию дальше. Не веря ни в бога, ни в черта. И у него это замечательно, надо признаться, получается.

В каждом из поединков он - ожидающий суда и казни арестант - изначально в слабой позиции. Щуплый полуголый узник, с какой-то нелепой тряпкой, накрученной вокруг пояса, лохматый, потный, вонючий... Но пара ловких словесных кульбитов всякий раз делает его победителем. Почти всякий раз.

Герой Коврижных отвратителен в своей победоносности. И чем дальше, тем круче замес совсем не фантастической удачи. Хочет ли Герострат с самого начала захватить власть в городе? Он даже не думает о таком счастье. Но ему не остается ничего другого. И вот тут в спектакле перчатка судьбы выворачивается наизнанку. Герострат с каждым из своих собеседников ведет себя так, а не иначе, потому что другого выбора у него нет. Или бездарно погибнуть - или выжить. Ну а чтобы выжить, нужно рисковать. Стать любовником жены наместника и убедить самого наместника, что только наш герой может подставить плечо старику, которого никто не любит.

Странный, шальной эрос гуляет по просторной сцене театра, когда там царит Герострат. А он царит, он почти всегда в центре и часто на возвышении, которое, конечно, не похоже на трон, но чем-то и напоминает... Герострат становится общим любовником, соблазняет всех и каждого. Он неотразим.

Недотепистый тюремщик (Руслан Халюзов) легко поддается на подкуп за некрупную монету. Ростовщик Крисипп (Валерий Кириллов) покупается на возможность подзаработать по-крупному, растиражировав и продав записки Герострата. У Кириллова Крисипп изощренно изворотлив. Как и Герострат, но лишен малейшей примеси идеализма и сосредоточен исключительно на коммерции. На своей житейской делянке он достиг максимума возможного. Нет задач, которые ему не по плечу. И он не может проиграть, победоносный отец мафии, убедительно эффективный менеджер, но он еще и тошнотворно неотразимый артист своего общественного амплуа. Маньяк житейской выгоды. Хотите увидеть законченного циника и опытного мерзавца - идите смотреть, как играет Кириллов. Он то нагло хрипит, то каркает вороной, то вьется ужом. В нем есть какая-то мутная чертовщина, не зря на сцене он возникает откуда-то снизу.

Молодая жена наместника Клементина (Юлия Знакомцева, в другом составе Татьяна Коровина), баловница, ткущая фантом богатого женского воображения. В ней есть что-то змеиное, это подчеркнуто облегающим костюмом и пластикой: Клементина давно хочет сменить кожу. Точнее, не столько хочет, сколько, подобно Герострату, вдохновляется ситуацией, зажигается, открывает в ней возможность сменить холодное стариковское ложе на восторг наспех сочиненной взаимной любви. Поразительный момент, когда Клементина впервые появляется в тюрьме в «прикиде» актрисы архаического театра масок (возможно, древних мистерий). Она вся, по замыслу режиссера, погружается в игру в любовь, которая сначала кажется нелепой, неправдоподобной, но обретает плоть и кровь настоящего бытия. Герострату остается лишь подыграть этому фантазму, встроиться в него.

Наконец, повелитель Эфеса Тиссаферн (я видел очень убедительного Сергея Стёпина, в другом составе - это Валерий Соколов): донельзя эффектный, импозантный господин зрелых лет. Он красив отшлифованным искусством властвовать, привычной повадкой человека, который может позволить себе все. Реально все. Кроме разве пустяков. И вы не сможете ему возразить. Иногда он почти нежен, но может и горло перекусить, ему ничего не стоит.

В спектакле у Пускепалиса это злая, но яркая карикатура, начиная с первого появления, когда Тиссаферн принимает позу греческого божества. Рафинированный гротеск.

Развращенный властью, изысканный лицедей, не чуждый здравого смысла, но притом лишенный малейшего понятия об истине. Истина для него - это выгода момента. Как, впрочем, и для многих других на этой сцене. Он врет, как дышит, и не краснеет, алый цвет отдан только его тоге.

Ахиллесова пята Тиссаферна в спектакле - старость. Его не любит жена, и он это знает. Его не любят эфесцы (греки - перса, с чего бы вдруг?). Он одинок и никем не понят. Вот на сочувствие этому стариковскому одиночеству, на понимание этого отщепенства, этой чуждости и ловит повелителя Герострат. И начинает им повелевать...

Удивительно, что партнеры Герострата не чувствуют себя проигравшими. Им кажется, что они по-прежнему на коне, в то время как ими пользуется бессовестный авантюрист. Это противоречие в постановке снова и снова заострено. Что-то шекспировское, скажем более общо - барочное, плывет над сценой. Игровая природа мира, зыбкость бытия...

Карьеру Герострата суждено оборвать архонту Клеону, выборному судье. Алексею Кузьмину в этой роли, по первому впечатлению, трудно открыть что-то новое. Его герой - данник, слуга закона. Он и у Горина, и у Пускепалиса безупречный представитель правовых норм, которые старается блюсти максимально честно. За эту честность, за умное следование порядку, за ясность бодрствующего сознания его уважают, но не понимают. Не понимает и Герострат, у него нет ловушки на Клеона. Парадокс в том, что Клеон в финале нарушает закон, осознав: другого способа остановить Герострата, который уже считает себя властителем Эфеса, у него нет.

В постановке дело не в осознании даже, а в пароксизме гнева, негодования и отчаянья, который овладевает Клеоном. Убийство Герострата становится пронзительной кульминацией его жизни. Кульминацией, упразднившей абсолютизм формального исполнения долга. Самосуд Клеона в постановке Пускепалиса - это действие живой совести, обязывающей принять на себя то, что формально считается злом, ради истребления воспринятого и пережитого как зло невыносимого масштаба и уровня.

Мне вспоминаются русские богословские споры начала ХХ века о непротивлении злу и о сопротивлении злу силой. Как снесло эту словесную эквилибристику ураганом столетия, часто дававшим шанс выжить единственно усилием личной воли и сохранить себя - вспышкой личной совести.

У волковцев получился спектакль о хаосе бытия, против которого нет готовых мер, нет надежных, проверенных рецептов. О спазмах жизни (эти спазмы иногда материализуются в сильных иррациональных образных кульминациях, связанных с эпизодическими персонажами: ждущая явления или знака божества жрица Эрита - Людмила Пошехонова; спятивший в бешеном восторге почитания Герострата как сына божества горожанин - Андрей Симонькин). Спектакль о непреодолимой зыбкости и мучительной невнятице человеческого существования. Сделан он уверенно, и впечатление оставляет сильное.

И как с этим жить? А вот так и жить. Можно, конечно, ни с чем таким не соглашаться. Но поменять ничего нельзя. В финальной сцене режиссер гуманно дает подсказку. Заходит речь о строителях нового храма - и в качестве таковых на видеозаднике появляются и сменяют друг друга портреты подвижников человечества, мыслителей, художников, первопроходцев - почти по Карлейлю с его знаменитой книгой о героях и героическом в истории. Портреты специально подписаны, пусть даже это вроде как всем известные Чайковский или Королев. В нашем контексте это - персональные ориентиры в непрочном бытии.

Напоминание о вершинах человечества - ход отчасти публицистический, явно просветительский, но не оставляющий зрителя наедине с его бредом. (Горин, если помните, фиксировал здесь некую фигуру умолчания.) А между этими всплывающими портретами и зрительным залом - в густой тени - на постаменте, напоминающем могильную плиту, черными силуэтами застыли Клеон и экскурсоводша. Они прогорели дотла на наших глазах. Чего ради?

Фото Татьяны КУЧАРИНОЙ

Фотогалерея