Рыцарский доспех Римаса Туминаса

Выпуск №5-245/2022, Лица

В пьесе Леонида Андреева вяжущая бесконечный чулок древняя Бабушка повторяет: «Нечего говорить, все сказано...» Вот и я почувствовала себя этим загадочным персонажем, думая о 70-летнем юбилее замечательного, уникального режиссера Римаса Туминаса, основавшего в 1990 году в Вильнюсе Малый драматический театр, о котором заговорили после первых же спектаклей. Но в Москве это имя узнали еще раньше - в конце 70-х Римас Владимирович поставил в Театре им. К.С. Станиславского «Мелодию для павлина» О. Заградника, чем сразу привлек внимание и интерес не только завзятых театралов, но и достаточно широкого круга зрителей. Даже те, кто упустил фестивали с участием литовских спектаклей Туминаса, горячо отреагировали на постановку «Играем... Шиллера!» по «Марии Стюарт» на сцене «Современника». А когда режиссер стал художественным руководителем Государственного академического театра им. Евг. Вахтангова - этот интерес обернулся пристрастием к его особенной эстетике, к выбору репертуара, к постоянному ожиданию театрального чуда.

За два с лишним десятилетия, проведенных в стенах театра, знавшего на своем веку разные времена, Римас Туминас не только вернул слегка потускневший интерес к прославленному многими именами коллективу, но привел к убеждению: Театр, носящий имя Евгения Багратионовича Вахтангова, стал одним из лучших не только для отечественного зрителя, но и для почитателей искусства Мельпомены едва ли не во всем мире.

Кроме российских правительственных наград и благодарностей, многочисленных международных знаков признания, Туминас на сегодняшний день является обладателем трех «Золотых Масок», Международной премии Станиславского, других престижных театральных премий, а по количеству аналитических статей и рецензий на каждый из поставленных им спектаклей - одним из самых признанных лидеров. В истории современного театра, без сомнения, сохранятся «Дядя Ваня» и «Маскарад», «Ветер шумит в тополях» и «Евгений Онегин», пронзительные «Улыбнись нам, Господи!» и «Пристань», «Царь Эдип» и «Фальшивая нота», «Минетти» и «Война и мир», прочитанная режиссером как «мысль семейная», неразрывно переплетенная с меняющейся внешне, но неизменной по сути своей Вечностью...

Как остроумно прокомментировали в социальных сетях зрители получение «Золотой Маски» нынешнего театрального сезона, «здесь не маска, здесь нужен золотой рыцарский доспех!» Вот уж поистине: «Нечего говорить, все уже сказано...»

Повторять в статье о Римасе Владимировиче Туминасе написанное и высказанное моими коллегами и мною не раз на страницах разных изданий и в эфирах, - банально и скучно. В главном все сходятся: перед нами - Мастер, не просто неожиданно и интересно прочитывающий сегодня классику и современную драматургию, но побуждающий своих зрителей воспринимать знакомое и незнакомое, осмысливая и чувствуя по-новому. И пусть не все сразу поддаются этому режиссерскому замыслу, но задумываются - несомненно... А потому, перечитав интервью Туминаса последних лет, я убедилась в том, что раскрывающийся в них человек очень точно и твердо ощущает не только свою собственную профессию, но и путь, которым необходимо пройти в осознании себя самого.

Сегодня катастрофически утеряно различие между двумя важными понятиями: личная жизнь и интимная жизнь. Ко второй - интерес значительно, я бы даже сказала, болезненно возрос не только потому, что заглядывание в дверную щелочку стало привычным, а по той еще причине, что многие наши так называемые «звезды» сами более, чем охотно делятся с широкой аудиторией шокирующими признаниями. И как-то забылось о том, что личная жизнь творца - явление уникальное, пронизывающее его человеческую сущность и ярко проявляющееся в творчестве. Ибо творчество и есть, в сущности, его личная жизнь.

Именно это оказывается, полагаю, не для меня одной наиболее интересным и важным в юбилейной дате Мастера, неустанно размышляющего о задачах искусства, призванного раскрывать величайшие (по Л.Н. Толстому) таинства человеческой жизни: рождение, любовь и смерть...

Я приведу выдержки из интервью разных лет, комментарий Римаса Владимировича к документальному фильму, посвященному его творчеству «Вся наша жизнь - театр», и, мне кажется, читатели увидят человека и почувствуют его близким и понятным, а, может быть, разгадают некоторые секреты не только загадок и метафор его спектаклей, но и личности... Ведь в каждом из этих высказываний предельно искренне проявляется человек в глубине своей личной жизни.

«... Всегда пытаюсь говорить не о себе, а о другом человеке, о его истории, его судьбе. Когда-то давно Чехов говорил: «Выгоняй из рассказа себя, чтобы духу твоего не было». А сейчас многие творцы заявляют: «Я хочу выразить себя». На что хочется возразить: «А кто тебя просил себя выражать?»

«После ухода наших режиссеров-классиков (некоторые ушли раньше, некоторые недавно) мы оказались в творческом вакууме. Конечно, появляются молодые интересные режиссеры, но их работы не становятся явлением театральной жизни Москвы, России, каким-то новым театральным направлением. Все еще только ищут, только нащупывают дорогу, пытаются... Театр уже прошел и крики со сцены, и смелость, и разные шоу. Актеров уже обнажали, режиссеры уже были экстравагантными, модными, фестивальными. Но мне кажется, что театральный герой от всего этого немного устал. Он как будто говорит: ну хорошо, меня уже раздели, облили грязью - чем больше грязи, тем больше, видимо, похоже на театр, - но ведь Возрождения нет. В России вообще не было эпохи Возрождения, как, например, в Италии. Только его вспышки, от революции до революции. Сумеем ли мы, при нынешнем избытке современных технологий, удивить зрителей внутренним миром человека, умением раскрыть его историю, помочь зрителям пожалеть его, посочувствовать ему, а не себе? Не знаю. Думаю, что для этого нужна хорошая драматургия, которой я, к сожалению, пока не вижу... Мне кажется, что в черной коробке сцены скрыто гораздо больше загадок. И эти загадки хочется разгадать. Например, почему она так притягивает режиссеров? Почему им хочется именно в этой черной коробке создавать свой мир? На эти вопросы до сих пор никто не ответил. И когда этот мир в черной коробке оживает, нет необходимости в инсталляциях, экранах, мониторах. Думаю, что мне удастся без этого обойтись».

«... В театре надо быть добрым. Мне очень трудно отказать, вижу, как человек страдает после отказа. Вообще, очень сочувствую актерам, у них сложная профессия. Нужно постоянно побеждать страхи, сомнения, неуверенность. Некоторым это так и не удается. Я тоже постоянно борюсь с собой, со своими страхами».

«Чаще всего я обращаю внимание не на способности актера, а на его человеческие качества. Хороший человек на сцене - это уже половина успеха. Интересно увидеть на сцене открытого, доброго человека, в душе у которого есть какая-то невысказанность или боль. Кто-то из великих режиссеров говорил, что хороший актер - не обязательно хороший человек... Раньше было важнее, чтобы человек талантливо играл. Тогда было незаметно, если какой-то подлец прикрывался маской интеллигентности и радушия. Сейчас другое время: маски спали, и, когда актер выходит на сцену, ты видишь, перед тобой добрый человек или негодяй, играющий добряка... Актеры - народ нелегкий! «Нежная сила театра» - такую тактику я себе придумал. Это отказ от придуманной дисциплины, наведения порядка. Руководство театром я начал с того, что отменил всякие санкции за опоздания, нарушения. Я призвал к доверию и к профессионализму. Ведь если ты профессионал, то непременно придешь вовремя, не так ли? Но для начала надо их понять, простить, поверить, дать свободу, и они откликнутся, и сами все будут делать хорошо и вовремя. Никогда не скрывал факт: если хватаю человека, то уже не отпускаю. В этом и есть сила - поймать человека, удержать. Я - не из тех, кто отпускает свои добычи. Да, добровольные, но добычи. Это может быть не только человек, артист, но и образ. Для режиссера важно поймать своих людей и свои образы...»

«А спектакли хочется делать очень подробные, тонкие, и непременно нежные, тихие, глубокие, с явлениями, смыслами, событиями... Кстати, мне видится наступление или, точнее, возвращение эпохи рыцарства, когда умирают либо за женщину, либо за свободу. С открытостью, честностью, решимостью идти до конца - ныне забытыми, «смятыми» принципами. У нас же - вторые, третьи планы, подтексты. Наступает время, когда люди должны жить исключительно первым планом, без оправданий, отступлений, с абсолютной верой в свои слова. Мы идем на дуэль - мы добиваемся справедливости... Прямая битва. Как в трагедиях Шекспира, с началом, что мир разрушен, преступен, и надо его гармонизировать. Правда, Шекспир не написал шестого акта: как жить людям уже в гармоничном мире, когда все враги убиты, злодеи наказаны? Мы же слабые и, увы, не наследники истории, а ее сочинители. Продолжаем сочинять новую историю, а стать достойными наследниками, увы, не в силах! Пока живем в третьем акте шекспировской трагедии, делим земли, наследства, деньги, любовь, мир, и, кажется, конца этому дележу нет... Напомню, что Шекспир в XVI веке уже написал пять актов и приложил план шестого, но в ХХI веке мы все еще в третьем, в самой гуще имущественного конфликта».

«После четырех лет обучения в Литовской консерватории я решил заняться театральной режиссурой, но уже не в Литве. Уехал в Москву и поступил в ГИТИС на режиссерский факультет. Вернулся к актерской программе и все начал с нуля. Все актерские упражнения, все то, что проходил в Вильнюсе, пришлось повторить в Москве. Казалось бы, вот наказание, все повторять снова, но вдруг я почувствовал невероятное удовольствие. Эти навыки надо совершенствовать. И все в итоге делать хорошо! Лучше всех! И начинаешь понимать смысл - он в том, чтобы приобретать мастерство, стремиться к точности, все тщательно прорабатывать. Так во мне это и осталось: постоянно учиться и повторять. Повторять, не бросать и вновь возвращаться. Это я и своим актерам во время репетиции все время говорю... Кстати, когда мы учились в ГИТИСе, нам говорили: «Идите, грабьте Москву! Грабьте музеи! А потом лучшее из того, что награбили, несите на сцену. Но не одалживайте, а говорите, что это мое!»

«Одна из моих главных установок - пристально присматриваться к миру. И собирать свое внимание и волю вокруг предложенного автором. Я, конечно, не академичный режиссер, считающий, что наше дело лишь следовать за автором. Но я и никогда не забываю, что автор предлагает свой мир... И нам надо его раскрыть. Снять упаковку с этого подарка... Я сопротивляюсь модным веяниям, когда режиссеры бросаются названиями, как хотят. На мой взгляд, в своем собственном названии постановки классического произведения есть высокомерие, неуважение, пренебрежение. Я считаю, что, если есть «Онегин» - пусть будет «Онегин», «Маскарад» - так «Маскарад». Более того, убежден в том, что, сохраняя авторское название, текст, режиссер и его спектакль становятся богаче. Что искать новые трактовки, когда все же давно решено самим создателем?.. Мы очень много грешим вовсе не тем, что не послушны автору, а тем, что одинаково играем. Какой бы подарок нам ни прислал через автора Бог, мы все присланное одинаково воспринимаем и раскрываем. И чаще всего грубо, невежественно... Театр - не зеркало. Да и зеркало что отражает? Мы все к нему липнем: расскажи да расскажи. А оно только возвращает тебе твое лицо: на тебе твою морду, на! Ты вот такой - и все! Ничего больше о тебе рассказывать не буду! Оно же просто плюет нам в лицо. Оттого и редко смотрим...»

«Я внутри себя все равно знаю, что я архаичный режиссер. И потому инсталляции, мониторы, телефоны, малые дети, обнаженные женщины на сцене мне не нужны. Я бы и сценический круг вообще-то заколотил, чтобы он не крутился. Пустое пространство - и все. Но одно со зрителем. Который благодаря способностям творения актерского сознания может и море услышать, и в тюрьму попасть, и в лес».

К слову: о пространстве Римас Туминас очень интересно рассказывал в связи с двумя драматическими и оперной постановками «Царя Эдипа».

«История Эдипа - очень проста, человечна и обращена к каждому. Должны ли мы смиряться перед Роком и стать судьей самому себе? Ведь мучение Эдипа не искупило его греха. Он себя ослепил, но мир не изменился к лучшему, и от его мучений никому не стало легче. Его сыновья по-прежнему воюют, весь мир в тревоге. И начинаешь думать о том, что муки, которые принял Христос ради человечества, к сожалению, тоже нас ничему не научили... История Эдипа преследует меня. И в трагедии Софокла, и в либретто оперы преобладает тема Рока и жалости к человеку. Человек - частица божьего творения, и с рождения ему присуща тяга к поиску божественного в себе; он рад обманываться, думая, что может стать наравне с богом, управлять своей жизнью... Это естественное желание, и только через трагические ошибки мы познаем жизнь, примиряемся перед ее тайной и силой судьбы, которой мы все-таки подвластны. В этой схватке человек проигрывает, но трагедия не в проигрыше, а в изначальной обреченности. Это главная идея, а сюжет существует параллельно - и в драматическом театре, и в музыкальном... В античном театре в Эпидавре, в Греции произошло чудо. Мы начали спектакль в девять вечера, когда садилось солнце, и чем больше оно угасало, тем ярче сиял сам Эпидавр, сам театр. Природа ушла в тень и уступила место театру, как бы говоря: теперь вы светите. Мы наш театральный свет будто бы переняли от солнца; а над нами и небо, и звезды - для нас открылся космос. Это ощущение осталось со мной, и теперь я хочу в своем спектакле воссоздать этот космос... Я долго сомневался, прежде чем принял приглашение на постановку в Эпидавре, ведь я привык к черной театральной коробке, привык разгадывать ее тайну. А там что я буду разгадывать? В сценической коробке можно что-то придумывать, обманывать - не лгать, но обманывать красиво.

А там? Невозможно обмануть звезды, небо, лес, пространство и вековые камни амфитеатра. Но они приняли нас, потому что мы шли туда, ища благословения, понимая, что природа не потерпит вранья. И она нас приняла, камни нас обняли, солнце уступило нам место - это был праздник, и спектакль, хоть он и трагический, стал праздничным.

Так же я боялся потом вернуться на сцену. Было тесно! Где звезды? Где пространство? Что это за коробка? Но пришлось опять гладить свою сцену, опять с ней договариваться, быть влюбленным в нее, и она тоже нас приняла. Сейчас мы можем играть в разных пространствах, и это придет спектаклю разные краски жизни.

Главная мысль остается: человек может быть повинен во всех грехах, но через преодоление, через наказание себя, не дожидаясь кары божьей, он становится героем. И тогда ему простительны все грехи».

«Надо быть очень-очень откровенным, и в этом - главная сложность нашей профессии. Можно взять любую маску - неразговорчивого, замкнутого, сурового, странного, и с ней пройти, не заметив других. Но со своей стороны я отказался от любого маскарада и сразу стал говорить с вахтанговцами откровенно и начистоту. Но я не пришел сюда, чтобы строить здесь свой дом или делать свой театр. Я приехал в Москву исключительно для того, чтобы продолжить те традиции русского театра, на которых сам воспитывался. В этой ситуации руководитель не имеет права ничего ломать... Я начал задумываться о каких-то вечных, основополагающих вещах: о долге, о своей миссии в жизни. Хотя это звучит слишком возвышенно, и миссия у меня не самая важная. А еще я понял: в театре нельзя что-то повторить, сделать то, что уже делал. Надо все начинать заново, возвращаясь к началу начал. И репетируя каждый спектакль, работать так, как будто ничего до этого не ставил. А еще - влюбляться в жизнь, искать везде, вглядываясь во все подробности жизни, не осуждая поступки человека, а всегда стараясь оправдать и его, и жизнь. Так, чтобы можно было каждым восхищаться. Только тогда начинается что-то новое, свежее, неиспытанное. И когда оно вдруг открывается перед нами, хочется ликовать и рассказывать об этом. Хотя режиссер всегда должен сохранять спокойствие».

«Помогать надо тем театрам, которые служат идее человека. Я считаю, что направленность на духовность автоматически дает театру статус необходимого. Остальные театры исчезнут сами. Ложь, она долго не живет».

«Для Запада вечная загадка - почему у них, русских, не получается? Почему ни в любви счастья нет, ни три сестры никуда не могут уехать, ни героям стать никто не может, хотя все предпосылки для этого есть? Ну не могут они понять: отчего же, когда так хорошо начинается, и так красиво, и все широко раскрыто, в конце все это рушится? Запад оценивает героев весьма рационально, по конечному результату. На самом деле, нам очень нравится, что у нас не получилось! Этим самым мы подводим себя к мучениям, слезам, разрывам, уходам... Кстати, русский драматический театр такой сильный и глубокий во многом потому, что мы любим несчастливые финалы. Разве будете отрицать, что мы с удовольствием бросаем любовь, прощаемся, расходимся, умираем - и все это так чувственно, так волнующе... Истоки несчастья - из глубин русской истории. Русские часто ходят рядом со смертью, они ее знают и, что самое поразительное, любят. А смерть - это самое глубокое, что может быть с человеком, поэтому и наша литература такая глубокая, и русский психологический театр. На Западе смерть не любят и предпочитают о ней молчать, и слова Пастернака «Искусство говорит о смерти» для них чужды, хотя и загадочны. Но я повторяю мысль о том, что, признавая смерть, не уходя от нее, мы уже создаем нечто новое».

«Театр по своей природе очень примитивен. Его функция - создавать миры. А это вовсе не свойство научно-технического прогресса, но первобытное, языческое занятие. Головы - каменные, деревянные, к небу направленные - вот где театр. И играть надо не на публику, не на партнера - для кого-то третьего. Того, о ком сказано: там, где двое-трое, там и я среди вас. Вот этого «третьего» мы сейчас потеряли.

Простые предметы - земля, дерево, огонь - вот с этого начинается театр. Родоначальник театра - греческий - с Роком вел разговор. И с Зевсом, вон на той горе сидящим. Вот и сейчас - не с властью надо спорить, а с Роком и Судьбой. Им бросать вызов - в этом сила и талант».

«Спектакль ощущается, когда в зале начинает существовать детство зрителя. Запах хлеба, вкус века. Поставить спектакль, не ставя его, сыграть не играя, я всегда говорю, что это главная наша задача. Актерам не играть, мне - не ставить».

И, наверное, одно из важнейших для Римаса Туминаса:

«Энергия моя от родины, от родной Литвы. Когда живешь рядом с землей, к ней нужно прислушиваться и черпать силы столько, сколько захочешь. Многое идет из детства, наверное, как и для каждого нормального человека. Когда-то давно с семьей мы купили дом возле Тракая, это недалеко от Вильнюса. И там был старый сад. В саду росли яблоки, сливы, крыжовник, клубника, земляника. Еще у меня был свой собственный вишневый сад, все как по Чехову. Целая вишневая роща, со старыми хорошими вишнями. И каждый год мы собирали урожай. Мне нравилось гулять по саду, любоваться крупными ягодами. Поэтому эти сельские пейзажи из детства для меня значительны, они до сих пор заряжают меня энергией».

А труппа театра, отвечающая доверием, пониманием и любовью своему руководителю, питает Римаса Туминаса энергией вдалеке от его старого сада. Пусть длится этот счастливый союз еще долго, долго, долго!..

Фото с официального сайта Театра им.Евг.Вахтангова

В материале использованы

цитаты из интервью Р.Туминаса различным СМИ,

находящимся в свободном доступе в Интернете

Фотогалерея