Жуковский

Выпуск №1-121/2009, В России

Жуковский

 

На фестивалях всех уровней случаются накладки. Кто-то не приезжает, дырку в афише надо закрыть, и тут, как правило, находится героический театральный Матросов, идущий на амбразуру. Конечно, оказаться среди участников фестиваля или сыграть вместо одного спектакля два — заманчиво. Но и плюх можно наполучать, если импровизированное выступление прошло не слишком гладко. Кто будет разбираться в оттенках твоего геройства, вникать, сколько было отпущено времени на репетиции на незнакомой площадке и как она отличается от твоей родной. На этот раз рискнул Муниципальный драматический театр для детей и взрослых «Стрела», показав на чеховском фестивале «Мелиховская весна» «Чайку» в постановке своего художественного руководителя Натальи Ступиной. Правда, учитывая специфику подмосковного города, откуда залетела эта «Чайка», уместнее было бы говорить не об амбразуре, а о таране и сравнить артистов не с Матросовым, а с Гастелло. Ведь Жуковский — городок авиционной науки. А риск был велик: программа «Мелиховской весны» оказалась сильной, критики к этому дню уже подустали, и было в афише, помимо жуковской, еще две «Чайки». Но об этом — в рубрике «Фестивали».

Мелиховский показ оставил двойственное впечатление: театр в целом выглядел профессионально, культурно, был внимателен к драматургии и зрителю, режиссерское решение прочитывалось, суть его была понятна, артисты играли хорошие... Но в первом действии все как-то шло не совсем туда, Чехов казался слишком уж социальным, больше похожим на Горького, исполнители работали, порой изображая чувства своих героев, Нина и Костя пребывали в какой-то неестественной оптимистично-романтической ажитации. Я даже пошутила на обсуждении, сравнив их с первыми комсомольцами советских годов, как их изображали в советских тюзах. Многое объяснилось тем, что спектакль — совсем свежая премьера, прошел всего раза три. Получив предложение посмотреть его еще раз в родных стенах, я не отказалась и не пожалела. Потому что это был, конечно, совсем другой спектакль.

Начнем с гения места, благодаря и вопреки которому театр имеет свое, симпатичное и интеллигентное лицо. Тихая аллея ведет к трем зданиям дореволюционной постройки, стоящим полукругом. Даже помещенная в центре маленькой площади, образованной ими, нелепая скульптура, не нарушает обаяния обветшалых двухэтажных построек. В центральной — с высоким крыльцом, колоннами и большим балконом с балюстрадой — на полулегальных условиях проживает театр. Пока Летно-исследовательский институт и город разбираются, кому здание принадлежит и кто его должен ремонтировать, прибежище «Стрелы» все более приходит в негодность. Но сохраняет неповторимую ауру запустения, мечты и надежды, напоминая обвитый ветвями заколдованный замок Спящей красавицы. Эти три здания — единственное, что осталось от задуманного впервые в мире города-сада, который собирался создать для своих рабочих последний из железнодорожных королей, предпринимателей и меценатов, Николай фон Мекк, сын Карла фон Мекка, построившего Казанскую железную дорогу, и Надежды Филаретовны фон Мекк, поддерживавшей П.И.Чайковского. Личность талантливая, мощная, этот инженер-самоучка сам достоин романа. В городе-саде планировалось построить и театр, но успели — только больничный комплекс (помешала Первая мировая), в центральном корпусе которого и обосновался театр с небольшой сценой и залом на 165 мест, которые не смотрятся камерными — в них есть подлинная театральная высота.

В этом здании, напоминающем погибающую дворянскую усадьбу, в зале, заполненном, несмотря на дачную страду, зрителями, которые, похоже, знают друг друга и артистов лично, и давали «Чайку».

Этот спектакль начинается из-за такта: после затемнения в белоснежном кораблике, составленном из огромных кубиков, оказываются все герои будущей драмы. Они все в белом, смотрят вдаль, лица их нежны. Свет рождает блики мерцающей воды на сцене и в зале. Миг — и начинается действие, Маша (Наталья Прасолова), скинув белую накидку, уже в черном платье, видно, как она измучена, изнервлена. Худющий рыжеватый, белокожий Медведенко, хлопающий длинными белесыми ресницами (Владимир Терещенко) — мещанистый невротик с задатками домашнего тирана. Усатый, простоватый, но осанистый сибарит Сорин (Юрий Жарков) не слишком-то деликатен. Красавец Костя (Андрей Ситник) агрессивен, будто заранее ждет провала, а во время действия явно преувеличивает реакцию матери. Аркадина (Ольга Андрианова) — вульгарна, провинциальна, явная интриганка и халда, она из тех прим, которые способны подсыпать толченое стекло в туфли сопернице. Но срывает постановку сына она вовсе не специально. По глупости.

Каждый из персонажей на протяжении действия отыграет заданную вначале тему (чего не случилось в Мелихове): мы живем и не замечаем, как предаем свои юношеские надежды, забываем свои мечты. Потому и гибнем, и губим друг друга. Тема эта поддерживается и сценографией: театрик Треплева расположен в зале. Неожиданно во время представления он поедет вдоль сцены, трогательность этого «спецэффекта» в простоте деревенской «машинерии» - движение осуществляет работник, незаметно забравшийся под помост и двигающий его вместе с произносящей монолог Ниной буквально на своем «хребте». Зрители театра Треплева сидят лицом к публике, они смотрят на озеро так убедительно, что зрители в какой-то момент начинает ощущать себя погруженными в воду. По мере действия «кораблик» растаскивается на детали: нос превращается в беседку, сидя в которой Аркадина проигрывает Мопассана, парус — в экран, на котором овозникает немая фильма: обитатели имения будут смачно ужинать в то время, как преображенная страданием, ставшая элегантной красавицей Нина (Наталья Яковлева) в последний раз явится к Косте — иссушенному неуспехом, постаревшему, утратившему романтический азарт.

Атмосферу колдовского озера, усадьбы, где все располагает к любви, создают не столько фонограммные звуки и вздохи (кваканья и соловьиных трелей могло бы быть и побольше), сколько актеры. Прежде всего несомненная любовная пара, одухотворяющая эту жизнь чудесным пением под гитарные переборы — это нескладный, но безмерно обаятельный Дорн (Геннадий Семенов) и хорошеющая от обожания, следящая за каждым движением возлюбленного Полина Андреевна (Мария Дьякова). И хотя Дорн-Семенов ироничен, но как душевен — магнитом притягивает к себе всех, к нему невольно тянутся за сочувствием и Маша, и Костя, и Нина, и Аркадина. Вот эта испорченная провинциальным театром дама подходит к Полине Андреевне и начинает петь с ней на два голоса романс, глядя за озеро, где некогда гуляли влюбленные пары. Лицо ее становится осмысленным, мягчает. Чуждая рефлексии, отвергающая понятие времени, преходящести жизни, она полна просветленной печали, и слова Полины Андреевны: «Время наше уходит...» - в этот момент ей понятны. Костя не преувеличивает, когда говорит о доброте матери — эта Аркадина способна мыть в корыте детей избитой прачки. Вот только своего ребенка она не способна любить дольше двух минут. А Тригорина любит. Как умеет. Собственнически, сексуально, самоутверждаясь в своей мнимой молодости и силе. Но искренне. Сцена, когда она возвращает его, отказываясь отпустить к Нине, полна любви. На миг, перед тем как ринуться в бой, она смотрит на книжку Мопассана, словно прикидывая: разыграть сцену? Нет. Пойду от себя.

В этом спектакле необычный Тригорин (Олег Андрианов) — резкий, сдержанный, закомплексованный, по виду явный разночинец. Его слова о тяжелой голодной юности вовсе не фигура речи. Понятно, что Аркадина для него не только любовница, она, возможно, открыла ему двери в мир людей искусства, она для него — символ этого мира, стать своим в котором он стремился, но, судя по всему, так и не стал. Поэтому он не может ее бросить, его безволие — проявление слишком сильной погруженности в работу, а писательство для него— именно повседневная работа, гарантия добытого тяжкими испытаниями положения, прервать ее он не только не может, но боится. Замечательно придумана сцена его прощания с Ниной в конце третьего чеховского акта, когда он в самый кульминационный момент («Остановитесь в «Славянском Базаре»... Дайте мне тотчас же знать...») достает свою записную книжку, начинает писать — как, сейчас?! - оказывается, он пишет ей свой адрес: «Молчановка, дом Грохольского...».

В общем, хорошо разобранный, продуманный спектакль сложился, зажил. Видно, что он будет развиваться и дальше. А смотреть его интересно. И простым зрителям, и мне было интересно. Хорошо бы, чтобы и жизнь театра «Стрела», явно любимого в городе, много ставящего не только для взрослых (хорошая, разнообразная афиша), но и для малышей, выступающего в детских домах и прочих богоугодных заведениях, явно сознающего свою просветительскую, социальную и художественную задачи, сложилась бы более комфортно. Хоть бы решили вопрос со зданием, не дали бы его в руки предприимчивым и эгоистичным в отличие от Мекков современным «королям». Хоть бы электрическую проводку обновили, а то невозможно светооборудованием современным пользоваться, да потолки оштукатурили. Чехов, конечно, требует самоотверженности. И разросшиеся деревья вокруг ветшающего здания театра прекрасны. Но, как сказал герой другой чеховской пьесы: «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!» Остается отчаянно верить, что театру повезет больше, чем этому герою.

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.