Якутск

Выпуск №1-121/2009, В России

Премьера спектакля «Лавина» в Русском академическом театре – событие для Якутска неординарное, можно сказать, международного масштаба: пьесу турецкого драматурга Тунджера Джюдженоглу поставил литовский режиссер Линас Зайкаускас (в предыдущем сезоне – главный режиссер новосибирского театра «Старый дом»).

В отличие от режиссера-поляка, поставившего в Русском «Визит старой дамы» Дюрренматта, который мелькнул и забылся, Зайкаускас, несмотря на короткий срок пребывания в театре (всего две недели), труппе, вероятно, запомнится надолго – своим напором, энергией, жесткостью, подчас грубоватой, которая у него удивительным образом сочетается с интеллигентской обходительностью.

В «Лавине» почти нет музыки, что для Зайкаускаса, выпускника Ленинградской консерватории, много и успешно работавшего в опере, совсем не характерно. Доминантой звукового оформления служит метроном капели – тревожный, блокадный. Музыка звучит только в наушниках главной героини, что обусловлено самим сюжетом пьесы, где борьба за тишину – пружина действия, а уровень звука равен градусу накала человеческих взаимоотношений.

Впечатление от спектакля остается мощное – и от режиссерских ходов, и от игры актеров, чей талант и восприимчивость к своим идеям и мыслям постановщик отметил особо.

Драматург описал жизнь патриархальной семьи в затерянной где-то в горах деревушке, над которой большую часть года нависает угроза схода лавины.

Жизнь трех поколений, больше похожая на выживание, протекает на виду друг у друга, личные радости – украдкой, тайком, как воровство. Жизнь вполголоса, шепотом. Но, оказывается, и такая жизнь – ценность, за которую герои способны бороться, когда обстоятельства ставят перед ними выбор: стать человеком или остаться членом общины. Осознать или, скорее, вспомнить, что ты личность, значит победить в себе страх.

Страх, давящий и калечащий души, – главная тема и пьесы, и спектакля. Тема – близкая любому обществу, не понаслышке знающему, что такое тоталитарное правление, нашему особенно, во всяком случае, той его части, которая не страдает от ностальгии по единомыслию и сильной руке. Режиссер Зайкаускас, по его собственному признанию, воспринимает лавину просто как абстрактную угрозу. С тех пор, как Литва стала частью Евросоюза, он уже не боится попасть под колеса государственной машины, больше опасаясь бытового человеческого хамства. Поменяй идеологию: не человек для государства, а государство для человека, и все – нет лавины и ощущения, что живешь в оккупированной стране. Впрочем, страх многолик, и глаза у него велики – каждый может найти в спектакле свои символы и аллегории. Финальное обращение актеров к зрителям на языке жестов каждый тоже прочтет по-своему.

Есть еще один момент, который, как мне показалось, может стать особенно интересным именно якутскому зрителю: спектакль не только о большом страхе и маленькой семье, живущей в его душной атмосфере, он еще и о месте, оторванном от большого мира, где живут только те, кто здесь родился, откуда мечтают вырваться, этот спектакль – о месте, куда не возвращаются дети.

«Лавина» для Линаса Зайкаускаса – прежде всего эксперимент. Когда режиссер впервые прочитал пьесу, ему стало интересно, как можно сделать спектакль в тишине, как должны жить актеры на сцене: играть нешуточные страсти – беззвучно орать, бесшумно драться, говорить шепотом, но так, чтобы каждая реплика доходила не только до первых рядов партера, но была слышна на балконе.

На мой взгляд, режиссер в этом спектакле еще и дирижер, добивающийся решения невероятно трудной задачи: чтобы актерский ансамбль звучал в унисон, и громкость звука у каждого артиста была одинаковой.

А ансамбль действительно интересный. В пьесе выведены три поколения: Бабушка, имитирующая паралич и ворующая по ночам конфеты и колбасу, Дед – «премудрый пескарь», живущий воспоминаниями об убиенном брате, Отец – заботливый сын и сексуально озабоченный муж, Мать – заезженная работой по дому «савраска», Внук, мечтающий о лучшей жизни для своей молодой жены и будущего ребенка, и его беременная жена – личность сильная и незаурядная.

И на сцене тоже три поколения актеров Русского театра: старшее – Галина Кондрашова и Валентин Антонов, среднее – Дмитрий Трофимов, Наталья Лукьянова, и молодое – Алена Лисица и Илья Данилевский, для которых роли в этом спектакле стали первым по-настоящему серьезным экзаменом актерского мастерства. Путь на сцену Русского театра был для Алены Лисицы более длинным и трудным, чем для ее однокурсников из Арктического государственного института искусств и культуры, попавших в театр сразу после выпуска, но этот дебют показал, что в труппе появилась артистка с мощным темпераментом. Осталось найти ему применение.

Комедийный талант Галины Кондрашовой, возможность проявиться которому последнее время предоставляется нечасто, здесь вызывает смех с первых минут. Но эта Бабушка отнюдь не такая простая и милая, как кажется на первый взгляд, она может быть и страшненькой – в облике смерти с белым лицом.

В неожиданном качестве предстает Валентин Антонов. Мы как-то уже привыкли, что его образы обычно идеологически нагружены, и за этими масками не всегда удается разглядеть человеческое лицо, а здесь он играет маленького человека на закате жизни, прожитой не там, где, и не так, как хотелось. Всего-то и есть у него, что вот эта семья, которую он любит больше по привычке, чем из родственных чувств, да деревенская община с ее порядками, которую он ненавидит, но боится в этом признаться даже самому себе. Его история про дядю, который «жил – дрожал и умирал – дрожал», – гимн страху. Но когда пришла беда – затворяй ворота, он первым встает на защиту семьи.

В заданных условиях довольно трудно приходится обычно шумному и экспрессивному Дмитрию Трофимову, но в сценах, где требуются лиризм и душевное тепло, он удивительно убедителен.

В своей небольшой роли актриса Наталья Лукьянова простыми, скупыми красками рисует типичный образ женщины из российской глубинки, каких у нас миллионы, женщины с душой, заживо похороненной под могильной плитой быта.

К недостаткам спектакля я бы отнес, пожалуй, некоторую стилистическую дисгармонию между первым и вторым действием. Если первый акт понятен, логичен и психологически безупречен, то во втором появляются чисто «кафкианские» фигуры стражей и судей. Председателя общины играет Эдвардас Купшис, который в день премьеры отметил свое 60-летие. Его персонаж – не человек, а функция, олицетворение жестоких законов, которые, как известно, всегда пишутся для счастья людей.

В образе повивальной бабки в исполнении Натальи Дорошенко тоже есть что-то гестаповское. Чтобы показать, что это все-таки люди, режиссер придумал сцену смерти одного из судей – в пылу рвения старец был задушен сотоварищами за излишне громкий кашель.

В заключение пару слов о сценографии. Ее автор – художник из Новосибирска Маргарита Мисюкова. Основным элементом оформления сцены являются ковры разных размеров и оттенков, которые, надо полагать, обошлись театру недешево, и стулья, обмотанные пестрыми тряпками. В сочетании с мексиканской музыкой они ассоциировались у меня с ацтеками и фильмом «Апокалипсис» Мэла Гибсона. Впрочем, не настаиваю, ассоциации – вещь индивидуальная.

Фото автора

Фотогалерея