"Скучно без тебя, Олег..." / К 95-летию со дня рождения Олега Ефремова

Выпуск №2-252/2022, Театральная шкатулка

«Он человек был в полном смысле слова»

Шекспир, «Король Лир»

1 октября одна из самых дорогих памятных дат этого года - 95 лет Олегу Николаевичу Ефремову. Он прожил в искусстве большую, сложную жизнь: пришел в театр на пороге 50-х годов прошлого века, ушел из жизни 24 мая 2000 г. Выдающийся актер, режиссер, строитель театра, как он сам себя называл, создатель «Современника» (это была революция - первый после войны свободный театр, созданный не сверху, а по желанию людей театра в 1956 году); 30 лет отдал Московскому Художественному театру. Можно до бесконечности перечислять его заслуги перед русским и мировым театром!.. Скольким молодым талантливым режиссерам Ефремов открыл путь в большое искусство, предоставив им возможность поставить спектакли на сцене МХАТа: К. Гинкас, Л. Додин, Р. Виктюк, А. Васильев и другие. Он знал победы и поражения, но всегда оставался самим собой. «В нем соединилось человеческое, простецкое и великое, царское, он был Мужик. Скучно без тебя, Олег...», - эти слова Михаила Александровича Ульянова прозвучали на вечере памяти О.Н. Ефремова во МХАТе им.А.П. Чехова в первую годовщину его смерти. Это был незабываемый вечер под названием «Олег Ефремов. Продолжение диалога». Когда открылся занавес, на фоне декораций «Трех сестер», последнего спектакля режиссера Олега Ефремова, на фоне весеннего цветения на большом экране - Олег Николаевич с неизменной сигаретой в руке, закуривал, пускал дым, у себя в кабинете за столом вел неспешный разговор о театре, о жизни, шутил, философствовал, вспоминал своих учителей и учеников. Было полное ощущение, что вот он, здесь, говорит не только с Анатолием Смелянским, который сделал эту запись, а с каждым из нас, сидящих в тот вечер в переполненном зале театра.

«Мы с вами говорим о простом. Почему это важно, когда касается театра? Потому что это самая непосредственная и определенная самим искусством связь со зрителем, сиюминутная, от сердца к сердцу. Поэтому надо начинать с освоения наших нравственных оснований и фундаментов. Потому что любое дело, оно чревато любыми зигзагами, если не будет того основного стержня, который человека держит.

Станиславский, что бы он ни делал, к чему бы ни прикасался, все было так или иначе одухотворено. И поэтому, конечно, до сегодняшнего МХАТа дошли те критерии. Что нравится, что не нравится, они определены вот этим стержнем: или его нет, или он очень расплывчат, или на подходе возрождения. Жить надо, но как жить? Во-первых, находить какую-то идею, которая бы объединяла вас, главное, чтобы был нравственный источник, душевный, человеческий. Без этого никуда не деться. Вот такая штука».

В документальном фильме Ефремов знакомый и незнакомый. Он с увлечением, подробно рассказывал о своем поступлении в Школу-студию МХАТ в мае 1945 года. О том, какие были теплые, дружеские отношения у студийцев с мхатовскими стариками, как ездили «на картошку» и жили во мхатовском Доме отдыха под Москвой. И как он там играл в карты на деньги с М.М. Яншиным, А.Н. Грибовым. Какие были посиделки у костра. Яншин привозил свою жену, знаменитую Лялю Черную, и она танцевала... А рядом с этими забавными рассказами - серьезные размышления о жизни, о театре, о Станиславском, о Чехове...

Анатолий Смелянский рассказал об истории создания этого фильма:

«Это был 1997 год, готовились к 100-летию МХАТа в 1998 году. Марк Розовский для ТВ делал фильм к этому юбилею. Он хотел, чтобы я поговорил с Ефремовым, они запишут наш разговор. Я договорился с Олегом Николаевичем. Мы сели у него в кабинете. Поставили камеру. Было понятно, что мы будем разговаривать минут сорок, потом они возьмут в фильм минуты две... Олег Николаевич начал говорить. Я понял, что прерывать его совершенно невозможно. Он рассказывал, рассказывал... Это длилось часа два, может, больше. То, что мы видели сегодня, - показано впервые. Ничего и не надо, просто взять Ефремова, и давать всё без всяких комментариев. Его лицо потрясающее, руки потрясающие, его голос, его паузы... Это, фактически, его последний монолог. Он хотел выговориться. Я такого не видел. Общее впечатление от того разговора было завещательным...

Он сказал «Мы будем говорить о простом»... Он вскоре поставит «Три сестры». Валерий Левенталь выстроил на сцене чеховский дом. Четыре времени года. В конце - убирают этот дом. Олег, конечно, просил так художника. Остаются три прекрасные женщины и говорят эти слова: «Если бы знать...» То, что он убрал чеховский дом, потрясало. Нет Чехова, и он видел этот мир без себя...»

За свою жизнь О.Н. Ефремову пришлось пережить не один юбилей, хотя шумихи, торжеств он не любил. Как отметить его 90-летие без него, о чем вспомнить? На «Радио России» мы отмечали все юбилеи Ефремова, начиная с его 70-летия в 1997 году. Передачу назвали «Наш современник - Олег Ефремов». Он и правда был нашим современником. Мы так же, как и наши слушатели, помнили его первые роли в ЦДТ, смотрели все спектакли «Современника», все премьеры ефремовского МХАТа. Ну и, конечно, все фильмы, в которых Олег Николаевич играл. Вместе с режиссером Верой Малышевой решили, что участниками этой передачи должны быть близкие Ефремову люди. Первый, к кому я обратилась, был Анатолий Смелянский, доктор искусствоведения, многолетний соратник Олега Николаевича во МХАТе.

А. Смелянский: «Олег Николаевич остается, конечно, одним из последних рыцарей истинно серьезного театра. Не в смысле скучного, не в смысле однотонного, нет, с шутками, свойственными театру, с настоящим юмором, но и истинно серьезным, обращенным к человеческой душе, способным пробудить в этой душе настоящее.

Одна мука, которая, собственно говоря, его занимает: что делать дальше с этим великим изобретением по имени Художественный театр. Он пытался 27 лет превратить его в живой организм. В какие-то годы это выходило. Я застал эти замечательные годы Художественного театра. Как ни странно, они совпали с глухой порой в жизни нашей страны. Сейчас, когда, кажется, дышится легко и свободно, ему дышится трудно. (В это время Ефремов был уже серьезно болен - М.Р.). Это не тот человек, который вписывается в любой контекст и открывает новое время, как новую пьесу. Совершенно не так, наоборот, я бы сказал. Именно сейчас по своей природе человеческой он не вписывается в контекст и выглядит «одиноким волком», как кто-то его назвал. Всё изменилось в нашей стране. А он остался похожим на самого себя. Это редкость в искусстве. Он любил определенный театр, актерский театр. Совершенно не ценил режиссерского знака как опытнейший и, может быть, один из крупнейших русских актеров, до конца не реализовавших себя, потому что очень много ушло на другое - на строительство театра, на руководство, на режиссерство, на борьбу с системой, черт знает еще на что... Когда-то Мария Осиповна Кнебель мне сказала, кивнув на него: «После Михаила Чехова он для меня второй русский артист» - и с тоской добавила: «Мало играет...»

Известный театровед, доктор искусствоведения Александр Шерель вспомнил о своеобразном спектакле в Доме актера: инсценированная стенограмма одного театрального обсуждения 30-х годов, в котором участвовали все великие режиссеры того времени, а играли их нынешние знаменитые актеры и режиссеры. Роли были распределены со смыслом. Готовили спектакль два дня.

А. Шерель: «Начался спектакль весьма импровизационно. Олег Табаков - Вл.И. Немирович-Данченко - со свойственной ему убедительностью постучал по микрофону, объявил начало обсуждения, произнес все полагающиеся в сталинские времена слова. Первое слово было предоставлено К.С. Станиславскому. В зале Дома актера, набитом битком, все настроены на нечто смешное, капустное. Объявили: «К.С. Станиславский». Встал Ефремов. Пошел к трибуне. Зал взорвался аплодисментами и встал. Ни один человек, с которыми я обсуждал это, не мог ответить на вопрос: почему зал встал? Потому что Ефремов был так убедителен как Станиславский? Хотя он просто шел к трибуне. Наверное. Но это еще была дань уважения Олегу Николаевичу, который сегодня вполне справедливо занимает то место, которое в 30-е годы занимал Константин Сергеевич».

Театральный критик, доктор искусствоведения Александр Свободин, своеобразный летописец «Современника», когда я обратилась к нему с предложением принять участие в юбилейной передаче о Ефремове, сказал, что чем говорить какие-то слова о том, что и так все знают, он прочитает свою зарисовку из истории «Современника»: «В тот вечер давали «Пятую колонну». Утром в театр пожаловала ревизорша из финансового управления. «Современник», вечно находившийся под подозрением у властей разного толка, выработал свою технику безопасности. Среди ее элементов был и такой: если проверять приходила женщина, к ней прикреплялся Олег Табаков. Обаяние его не знало границ и не давало осечек. Его способность к мгновенному контакту служило оружием в жизненной борьбе родного театра. Как бы случайно он заходил в кабинет директора-распорядителя, его тут же представляли визитерше, которая, разумеется, Табакова радостно узнавала. Дальнейшее, как говорится, исполнялось в стиле блюз: «Дорогая Клавдия Ивановна, Лидия Григорьевна, Екатерина Алексеевна и т.д., мы слышали о вас много хорошего от друзей в тех театрах, куда вы приходили. Слухом, как говорится, земля полнится. Сегодня, понимаете, к сожалению, наш бухгалтер заболел, или на свадьбе племянницы, или на похоронах тещи, это не важно. Завтра вы получите все материалы, все документы. А сегодня мы приглашаем вас посмотреть наш спектакль, приходите с мужем». Она надела свое лучшее выходное платье. Ее усадили в первом ряду. Спектакль шел в ударном ритме, свойственном произведению Хемингуэя, у нас, с одной стороны, властителем дум, символом мужества, свободы, а с другой стороны, чем-то вроде семи слоников на комоде. В интеллигентных домах его бородатое, просоленное лицо было непременной принадлежностью интерьера. Так вот, эта молодая женщина в выходном платье смотрит спектакль из первого ряда. Героя, его зовут Филипп, играл лидер театра Олег Ефремов, героиню Дороти - Татьяна Лаврова. Все шло хорошо. Еще Нина Дорошина играла танцующую черную Багиру. В одной из картин следует смена дня и ночи. Действие начиналось вечером. Дороти изящно лежит на тахте. Он присаживается к ней и начинает развязывать галстук. Свет гаснет. На театральном языке «вырубается». Когда зажигается вновь, на сцене солнечное утро. Он стоит в другом конце сцены перед зеркалом, завязывает галстук. Не надо знать систему Станиславского, быть искушенным в технике спектакля, чтобы сообразить - в темноте актеры меняли мизансцену. Ефремов переходил на другую сторону, свет зажигался, гражданская война в Испании после перерыва на любовь продолжалась. Так всегда и было.

Дело в том, что тахта стояла близко к краю сцены. И проход был узкий. Это никого не смущало. Должен вам сказать, что профессиональный актер, завяжи ему глаза, в знакомом спектакле пройдет всё, что угодно. Но в этот раз в темноте Ефремов оступился. А сцена «Современника», он тогда помещался в здании на площади Маяковского, была одной из самых высоких в Москве - 1м.57 см. Он упал в первый ряд на колени фининспекторши: ей сразу стало не до поэзии, удар, женский крик, безнадежно испорченное платье, да еще упавший Ефремов произнес в сердцах, как выражаются чехи, «простое» слово. Но Ефремов не был бы Ефремовым, если бы во время полета он перестал думать об интересах театра. Верный последователь Станиславского, он помнил о сквозном действии, падая, он постучал в стенку, за которой помещался машинист сцены, сдавленным шепотом скомандовал: «Вася, не врубай свет!» Вася не врубил, сделал паузу. Первый ряд, в темноте, радуясь общению с артистом, подсаживал его обратно на сцену, второй ему морально помогал. Остальные 26 рядов недоумевали, что там впереди происходит. Ефремов вновь оказался на сцене. Вася врубил свет. Ночь любви кончилась. Наступило утро. Филипп стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Гражданская война в Испании продолжилась. Акт ревизии был ужасным...

Небольшое послесловие к этому рассказу. Когда он был напечатан в одном журнале, и Олег Николаевич его прочитал, позвонил мне и сказал: «Ну, ты ведь самое главное забыл. Ведь я же не просто переходил на другую сторону, я еще в руках нес табуретку».

Среди участников этой юбилейной передачи был народный артист РФ Геннадий Печников, который привел меня в их общую с Олегом Николаевичем гримерку в ЦДТ и рассказал о начале творческой биографии Ефремова: они были партнерами во многих спектаклях. Прозвучали поздравления от мхатовцев: Софьи Станиславовны Пилявской, Вячеслава Невинного. Виктор Сергеевич Розов пожелал Олегу здоровья, считая, что все остальное у него есть, а в конце добавил: мечтает, чтобы Олег сыграл доктора Штокмана. Участвовал в этой передаче и Александр Володин, но тут особая история.

Вместе с известным театроведом Татьяной Шах-Азизовой думаем над юбилейной передачей, посвященной 75-летию Олега Николаевича. Его уже нет, а у нее возникла прекрасная идея: цикл из трех передач - «Олег Ефремов и его авторы»: современники - Розов и Володин, классики - Пушкин и Чехов.

Т. Шах-Азизова: «Ефремов - огромная, еще не исследованная страна. Есть такие места, в которых он выразился, пусть не весь, но такой, каким он был на самом деле. Во МХАТе всегда было такое понятие: автор театра, автор, родственно близкий театру, его постоянный спутник. У Ефремова, человека мхатовских корней, такие авторы тоже были - честные драматурги, которые никогда не боялись честных проблем, человечных. Он им был верен. Постоянно возвращался к их пьесам, вместе с ними шел, развивался, менялся, дружил. Так у него было с В. Розовым. У них был общий дебют в Центральном детском театре. В первой пьесе Розова «Ее друзья» Ефремов сыграл первую свою роль. Потом прибавились роли в других розовских пьесах «Страница жизни», «В добрый час», которые принесли ему настоящий успех. В 1956 году «Современник» откроется пьесой Розова «Вечно живые». Было несколько редакций этого спектакля. Сначала Ефремов играл Бориса, потом отца Бориса, доктора Бороздина».

В. Розов: «Олег всегда всё решал сам. Он иногда советовался со мной, но поступал абсолютно противоположно совету. И «Вечно живых» они выбрали сами. Сценарий, написанный по пьесе, фильм «Летят журавли», получил Пальмовую ветвь на Канском фестивале. Всемирный успех! А тут показывают по ТВ спектакль «Современника». И для меня - спектакль лучше фильма. Не мне бы, кажется, говорить... В фильме Бороздина играет Василий Меркурьев, но Олег гораздо крупнее...»

Спустя время автором «Современника» стал Александр Володин. Александр Моисеевич дружил с артистами «Современника», влюблялся в актрис. Но особые отношения были с Олегом Ефремовым, который говорил: «Володин - самый поэтичный писатель». И поставил в «Современнике» три его пьесы: «Пять вечеров», «Старшая сестра» и «Назначение», сам блестяще играл Ильина в «Пяти вечерах» и Лямина в «Назначении». Потом во МХАТе, став художественным руководителем в 1970 году, Ефремов тоже начнет с пьесы А. Володина «Дульсинея Тобосская», где сыграет Дон Кихота с Татьяной Дорониной-Дульсинеей.

Этот спектакль стал своеобразным прощанием с драматургией Александра Володина. Наступили новые времена, появились новые драматурги, авторы МХАТа. Да и Володин больших пьес не писал, ушел в кино. Но близкими людьми они оставались до конца жизни.

И поэтому, когда готовилась передача к юбилею Олега Николаевича, я поехала к Володину в Ленинград поговорить о Ефремове. Мы сидели у него дома, в скромной квартире на Пушкарской, на Петроградской стороне. И Володин вспоминал: «Меня с Ефремовым познакомил давно умерший Володя Саппак, когда я еще пьес не писал. Я написал маленькую книжечку рассказов, каким-то чудом ее напечатали. Помню, я очень стеснялся... Театр я любил с детства. Вообще, понятие «актер», «режиссер» для меня очень много значило. А тут еще такой необыкновенный, худощавый, длинный, очень молодой человек. Думаю: значит, он гений. Время было очень трудное. Мы с ним быстро подружились. Я перестал его стесняться. Он мне даже говорил: «Саня, если тебя посадят, я буду носить тебе передачи; если меня посадят, ты будешь носить мне передачи». Это меня очень тронуло.

Олег ставил все мои пьесы. Бывало, он звонил: «Саня, ты написал пьесу?» - «Олег, она не получилась, я тебе слово даю, я не хочу, чтобы ты ее читал». - «Я один только прочитаю, никого, никаких актеров, прочитаю, пойму, что плохо, и пошлю тебе обратно. И никто об этом не узнает». И вот я приезжаю в Москву, иду в театр. А там Кваша, Волчек, Табаков, много народу. Все, перед которыми я совсем оробел. Начал читать и говорю - тут плохо, тут надо начать иначе. Олег берет у меня пьесу и хорошо поставленным голосом читает. Это было «Назначение». Олег играл Лямина, человека интеллигентного, со своими слабостями и редким даром. И там был тупой реакционер, но очень хитрый, изворотливый - Куропеев-Муровеев. Я его так назвал. Это блестящий был дуэт Ефремова и Евстигнеева.

Не выпускали очень долго. Был такой министр культуры РСФСР Попов. Уж не помню, какое по счету совещание было, опять говорят: «Давайте отложим на следующий сезон, проверим еще раз, посмотрим, подумаем»... Я не выдержал и сказал матом! Тогда еще никто так не говорил, сейчас это естественное дело. Пошел домой, и вдруг мне стало стыдно. Я позвонил тут же в театр: «Олег, прости меня, я подвел вас, разрушил вашу работу. Я виноват, виноват!» - «Что ты, Саня! Ты поступил прекрасно, всё в порядке. Но сказали, что только в одном театре пьеса может идти». Вот какие отношения у нас были с Ефремовым, когда мы стояли друг за друга, только я неумело, а он разумно»...

Прошло полтора года. 10 февраля 1999 года Александру Моисеевичу Володину исполнялось 80 лет. Естественно, на «Радио России» готовилась юбилейная передача. В это время Олег Николаевич был уже очень болен. Но я понимала, насколько для Володина важен дружеский привет от Ефремова. Мне повезло. В один из дней Олегу Николаевичу было полегче, и он согласился меня принять. Ефремов тоже вспомнил, что они познакомились с Володиным до открытия «Современника»: «Я в это время делал дипломный спектакль - «Фабричную девчонку» Володина. Ее играла Майя Менглет, еще Олег Табаков, Евгений Урбанский, Валентин Гафт. Этот дипломный спектакль, я предполагал, будет в будущем репертуаре нашего «Современника». Следующей работой были «Пять вечеров». Причем, я знаю, Саша был абсолютно влюблен в спектакль Г.А. Товстоногова, где играли З. Шарко, Е. Копелян, К. Лавров, Л. Макарова, действительно, очень атмосферный и очень человечный. У нас был совсем другой спектакль, мы - другое поколение - молодежь. Декорации были достаточно формальные, причем, голубого цвета. И вот была ночь после того, как он посмотрел наш спектакль. Наверное, у него в подсознании было сравнение с тем спектаклем БДТ. Короче говоря, он меня дома разделал под орех. Он такой, вроде, человечный, добрый, прекрасный, замечательный... Но может быть и очень жестким, не принимающим что-либо до конца. Я декорации немного упростил, изменил, они перестали быть голубыми, а стали просто холщевыми, серыми. Но спектакль, может, те, кто не видел у Товстоногова, москвичи вспоминают до сих пор. Талантливые люди играли: Лиля Толмачева, Олег Табаков, совсем юный и Нина Дорошина, сам я играл. Я исходил от него, самого Володина. И не зря у нас в начале звучали его ремарки, которые мне казались удивительно поэтичными, они вводили в круг происходящего...

Потом мы играли «Старшую сестру» и «Назначение». Потом он стал писать пьесы через какую-то сказочную, иносказательную форму. Прошло довольно много времени, мы с ним встретились, разговаривали не помню, о чем. Он вспомнил, как меня отделывал за «Пять вечеров» и сказал: «Может, ты и прав был, может, действительно, это было как некая сказка...» Мы все, может быть, не сознавая, ощутили его как автора поэтического. И не зря последние годы, когда он был в Москве, всё время записывал какие-то стихи. Он сейчас не может без этого. Для него стихи сейчас необходимость. И я так понимаю, что вся его жизнь творческая, трудная очень, непростая, была пронизана каким-то поэтическим взглядом на жизнь, на людей. Такой Сирано, носатый. Как его ощущали и чувствовали всегда женщины, и как он их любил, отнюдь, не низменно, находя в них обязательно что-то особое, поэтическое... Он просто расширил мои представления и о поэзии, и о жизни, и о взаимоотношениях в жизни».

Всю жизнь Олег Ефремов был связан с Пушкиным. В фондах «Радио России» хранятся многочисленные записи - Ефремов читал «Медного всадника», главы из «Евгения Онегина» и множество стихотворений. На вступительных экзаменах в Школу-студию МХАТ он тоже читал Пушкина, «Желанье славы». На сцене МХАТа сыграл Пушкина в пьесе Леонида Зорина «Медная бабушка». Это был совсем не хрестоматийный Пушкин. Но мало кто видел эту работу, судьба спектакля оказалась трагической. А первая встреча Олега Николаевича с Пушкиным была в ЦДТ: сначала он сыграл какую-то небольшую роль в «Дубровском», а потом Анатолий Эфрос поставил «Бориса Годунова» с Ефремовым-Гришкой Отрепьевым. С того момента, как он сыграл Самозванца, прошло сорок лет. И Ефремов ставит во МХАТе «Бориса Годунова» и сам играет царя Бориса. Эта последняя роль Ефремова оказалась мощной, вызвавшей массу ассоциаций. Борис Годунов Ефремова был по-шекспировси трагической личностью. Прошло много лет, но то, как Ефремов произносил: «Тяжела ты, шапка Мономаха...», «Они любить умеют только мертвых...» - забыть невозможно. Это было трудное время для МХАТа»...

В феврале 1995 года Ефремов привез своего «Бориса Годунова» во Псков, в Пушкинские горы на Второй Пушкинский фестиваль. Для жителей Пушкинских гор, сотрудников Пушкинского заповедника приезд с «Борисом Годуновым» Художественного театра был грандиозным событием, да еще Олег Ефремов в роли Годунова. Играл он гениально!.. На следующий день после спектакля я встретилась с Олегом Николаевичем, мы говорили и о Борисе, и о Пушкинском фестивале.

О. Ефремов: «Фестиваль еще молодой, второй раз проводится. В прошлом году я тоже был здесь, участвовал в научной лаборатории, моей темой был как раз «Борис Годунов»: что это такое в нашей театральной истории, что значило для Пушкина написание «Годунова». Спектакля еще не было, мы только подбирались к нему, но уже что-то мерещилось. И вот - театральный фестиваль во Пскове, в Пушкинских горах! Мы играем почти в Михайловском! Это была даже какая-то обязанность - сыграть «Годунова» здесь, где он был написан. Это ведь продолжение работы над спектаклем. И действительно, как его здесь воспринимают. Я бы так сказал: зритель, обычный, нормальный театральный зритель его принимает поразительно. Но специалисты - критики, пушкинисты - те уже с позиций того груза, который несут. Я как раз не смущаюсь на этот счет. Хорошо бы они собрались сформулировать предложения реформы театра, не только драматургии, но театра - там у Пушкина много заложено. И это всё не было услышано. И современники Пушкина со своих тогдашних стереотипов все воспринимали и не принимали. Играть не давали полностью очень долго. Но это фундаментальное произведение, связанное с движением театра, русского театра. Сколько там заложено всего, неосуществленного. Поэтому, когда меня спрашивают, почему вы поставили «Бориса Годунова», явно хотят получить ответ - время такое. Совсем нет. Просто я думаю, что нельзя нам обойти эти начальные, как говорят, фундаментальные произведения, которые требуют размышлений и дают определенный ориентир.

Здесь край замечательный. Но для нас, конечно, важно, что именно здесь поворот у самого Пушкина начался. Он ведь одновременно и «Онегина» пишет здесь. И соприкоснуться с этим, я считаю - честь, участвовать в таком фестивале и в Святых горах, и во Пскове».

- Олег Николаевич, какие трудности пришлось преодолеть в работе над «Годуновым»?

О. Ефремов: «Трудность работы еще заключается в том, что есть гениальная опера М.П. Мусоргского. Даже не зная, откуда, какие-то зрители слышали: «Еще одно последнее сказанье...» и «Чур-чур меня!», Шаляпина я имею в виду. Надо было бороться с этими представлениями. Потому что опера - это опера, а мы играем драматическое произведение. Естественно, приходилось пройти тот путь, который Пушкин проходил для себя, заняться историей. Сколько версий, вариантов! Но пришлось, естественно, остановиться на том варианте, который выбрал для себя Пушкин - главная персона Борис Годунов. Чем ему интересен? Сейчас уже есть версия, что Годунов не убил и не организовывал убийство Димитрия, это не нужно было политически. Димитрий никак не мог помешать, если Борис хотел этой власти. Тут дело не в этом. Пушкину важно было написать человека, который мучается муками совести. Может, это не современно. Теперь никто этими муками не мучается. Этим он и интересен, Борис, потому что - человек».

Так своего Бориса Годунова и играл Олег Ефремов, может быть, свою самую главную роль. Символично, что в свои последние сезоны Олег Николаевич играл в двух спектаклях: Бориса Годунова и доктора Астрова в «Дяде Ване».

Снова хочу вспомнить тот день зимой 1999 года, когда очень больной Ефремов принял меня, чтобы поговорить о Володине. В это время все готовились к 200-летию А.С. Пушкина. Я не удержалась и спросила Ефремова что для него Пушкин?

О. Ефремов: «Меня многому научил Пушкин, он много мне открыл. Пушкин - как всякая великая культуротворческая личность в нашей истории, учит, он не только доставляет эстетическое наслаждение, он и ставит бесконечные вопросы. О чем-то сказал, а ты начинаешь соображать, думать - почему так? Только так он, наверное, и мог сказать, потому что он, действительно, гений. Пушкин заключал в себе творческую мощь человечества. Поэтому можно взять любую тему и поговорить. Не только заниматься биографией, донжуанскими списками, или, ай-я-й, «Гавриилиаду» написал!.. Кстати, прелестное произведение. Надо быть просто тупым, чтобы это никак не воспринимать, или воспринимать криминально. Да, вынужден был отказываться, такие были обстоятельства.

Так подумать, человек прожил, ни разу за границу не выпустили. Немножко побывал за границей - в Турции, самовольно. Был всю жизнь под внегласным надзором. Ну кто из наших такое бы мог?!

Всё, к чему он прикасался, требовало какой-то отдачи личной, чувственной, и осмысления. Вот это самое потрясающее. Он был гений во всем. Хотя он мог позволять себе очень многое. Мне иногда кажется, что он многое на себя наговаривал, и это могло быть, а, может, и нет.

Во всяком случае, мне кажется: если в последние годы чеховеды как-то двинули немножко свою науку, во всяком случае, вывели его из круга сумеречных или юмористических писателей, то пушкинисты могли бы поглубже заглянуть во всё не только с позиций его творчества. Пушкин писал кому-то, по-моему, в году 1824-м, что читал Библию. «Святым духом» мне по душе, но Шекспир и Гёте ближе». Я думаю о многом, читаешь, соображаешь... Но могу сказать, что Пушкин мне все равно ближе».

Тогда Олег Николаевич еще не знал, что к 200-летию А.С. Пушкина появилось очень много научных трудов, книг, как будто Ефремов был услышан.

У Олега Николаевича с Антоном Павловичем Чеховым были особые отношения. Он был не просто автором МХАТа. (Ефремов как бы принял эстафету от Станиславского.) Нет, они начались в юности и менялись в течение всей жизни Ефремова; Чехов занимал всё большее место. О чем бы Олег Николаевич не говорил, так или иначе возникало имя Чехова. Он был его другом, советчиком, близким человеком. В диалоге с А. Смелянским на экране невозможно сосчитать, сколько раз упоминается Чехов.

О. Ефремов: «Свободу заслуживает человек, который будет ответственен перед жизнью, потому что она дает подарок поучаствовать в ней, совершенствовать ее, совершенствовать себя. Пускай, это будет через 100-200 лет, чеховская тема, но все-таки будет. Почему герои пьес Чехова безвольные люди? В Москву не уехали, они неудачники, ничего не делают и прочее. Нет, они герои, потому что совершенствуют эту породу, они могут любить и ощущать друг друга. Такое понятие, как порядочность, они нарушают, но мучаются, т.е. у них проблема совести. Элементарные чеховские герои - герои, зовущие в будущее».

У самого Ефремова отношение к чеховским героям менялось, и сам он менялся. К. Рудницкий писал, что в его первой «Чайке» в «Современнике» на всех героев пьесы режиссер смотрел глазами учителя Медведенко, доверяя ему одному, всех остальных представляя никчемными болтунами, в «Чайке» мхатовской, десять лет спустя, он уже не искал виноватых, он видел «скрытую драму» каждого, и всех подал одинаково крупно. Всю жизнь Ефремов как будто открывал в Чехове что-то новое.

Т. Шах-Азизова: «Его первая чеховская роль была сыграна в Школе-студии МХАТ - помещик Камушкин в рассказе «На чужбине». Он будет всю жизнь играть этот рассказ на концертах. Студентом Ефремов отправился в Чеховский мир - в Ялту. И унес оттуда именно то впечатление, которое ему было нужно: образ Чехова не хрестоматийного классика, а живого человека».

О. Ефремов: «Когда я приехал с визитом к Марии Павловне, я не забуду этой встречи, на втором этаже был стол, белоснежная крахмальная скатерть, графинчик водки. А ей было уже много в 47 году. Но рюмочку она за завтраком выпивала. Потом она мне показывала письменный стол Чехова. Она рассказывала внизу в столовой: тут сидела я, тут мама, выходил Антон. Высоченный он был, бас. Вот вы думаете, что он такой несмелый, деликатный. А он как сядет за стол, начнет суп есть, потом как кинет ложку, как закричит: «Я на вас горблюсь, а вы мне горячего супа дать не можете! Черт вас побрал!» И уходил к себе в кабинет после этой сцены писать рассказ «Хам»...

Т. Шах-Азизова: «Придя во МХАТ, Ефремов наметил для себя и для театра большую чеховскую программу. Он обещал и поставил все чеховские пьесы. Начал с «Иванова» 1976 г. с И. Смоктуновским. Это была история честнейшего человека, как определил Ефремов, который просто не мог жить из-за того, что он честнейший и глубоко порядочный. «Чайка» 1980-го, где он рассказал о «боли и муке» интеллигенции, которая не знает, как жить. Отсюда грусть этого спектакля, полного красоты и тайны. «Дядя Ваня» 1985-го, «Вишневый сад» 1989-го, «Три сестры» 1997-го... Ефремов оставил нам много загадок. Почему не сыграл Тригорина, Иванова, Лопахина, он был рожден для этих ролей, спасибо, что сыграл Астрова в удивительном дуэте со Смоктуновским. В данном случае позволю себе догадку. Дело в том, что юноша Олег Ефремов вообще решил заняться театром, благодаря «Трем сестрам» Вл.И. Немировича-Данченко. Этот спектакль произвел на него такое впечатление, что он решил посвятить себя театру, именно этому МХАТу. Все это осуществилось. Может быть, впечатление того давнего спектакля были такие сильные, что надо было время, чтобы освободиться от этого, найти свое решение, свой подход. Он найдет его. «Три сестры» поставил, фактически, в конце жизни, в самом конце ХХ века. Поставил как итог, как завещание, как прощание. О жестокой судьбе, о неисполнимых желаниях, романтичных, утопических мечтах и о стойкости душевной, несмотря ни на что. И о чувстве жизни, которое не покинуло Ефремова до конца, как самого Чехова, чеховских героев. Это был последний спектакль О.Н .Ефремова. Его дань Чехову, автору театра, другу, как имя Чехова в названии МХАТа, памятник Чехову в Камергерском. Все это дела О.Н.Ефремова».

И снова, и снова в душе звучат слова М.А.Ульянова: « Скучно без тебя, Олег...»

Фотогалерея