Человек театра / К 90-летию со дня рождения Михаила Рощина (Москва)

Выпуск №6-256/2023, Вспоминая

Человек театра / К 90-летию со дня рождения Михаила Рощина (Москва)

В заголовке - не «юбилейный пафос», а самоопределение. Несмотря на огромное количество прозаических произведений, на удачные экранизации всех лучших своих пьес, к которым он сам писал сценарии, Михаил Рощин не упускал возможности подчеркнуть, что душа его всегда принадлежала театру. Даже когда он этого не осознавал.

В детстве он, обладавший прекрасным слухом и цепкой музыкальной памятью, бредил гармониями звуков. Подростком пристрастился к рисованию и до седых волос сожалел, что не стал художником. Между тем в их семействе никто к искусствам отношения не имел. Клавдия Тарасовна работала на заводе обмотчицей моторов. Бригада была передовая и сам «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин приехал вручать им орден Ленина за выдающиеся показатели. Михаил Наумович состоял в его охране. Красавицу Клаву он отличил от прочих девушек сразу. Любовь с первого взгляда продлилась всю жизнь и нашла свое продолжение в троих ребятишках.

Первенца в честь отца назвали Мишей. Вскоре отца перевели на ответственную хозяйственную работу, семья колесила по стране и ни о каких систематических занятиях ни музыкой, ни изобразительным искусством речь, конечно же, идти не могла. «Возможно, моя судьба сложилась бы совсем иначе, если бы я получил соответствующее образование», - вздыхал впоследствии Михаил Михайлович. И подсмеивался над самим собой: «Эх, Мишка, ничего из тебя не вышло, кроме писателя...» Но писателем-то он был удивительным! Кристальной ясности, чистоты и прозрачности... Его книга о Бунине, вышедшая в серии «ЖЗЛ», потрясает и психологической глубиной, и поэтичностью. И можно только сожалеть, что столько лет рощинская проза невесомо цвела в тени его драматургии.

Было у него в юности еще одно увлечение. К сочинению стихов Миша относился совершенно серьезно. Отца к тому времени уже не было в живых, и первым слушателем и критиком стала мама. Он мог разбудить ее среди ночи, чтобы прочесть только что написанное стихотворение. Клавдия Тарасовна всегда внимательно его выслушивала. Она хотела, чтобы сын продолжал учебу, но Миша, понимая, что в пятнадцать лет остался единственным мужчиной в семье, пошел на завод учеником фрезеровщика. Профессией овладел быстро и несколько лет проработал фрезеровщиком. Один из первых рассказов он посвятил заводу, где сделал первые шаги во взрослую жизнь.

Упорству юноши нельзя не отдать должное - учебу он не бросил, поступив на заочное отделение педагогического института. Серьезное отношение к собственному сочинительству и привело Михаила от поэзии к прозе. Хотя точнее было бы сказать, что поэтичность пронизала и строки, и образы, выходившие из-под его пера: Михаил Михайлович был убежден, что «вся мировая культура занята тем, чтобы превращать не-поэтов в поэтов». Обладая безупречным внутренним чутьем, он видел в людях и слабости их, и недостатки; видел - и выставлял на всеобщее обозрение без малейшего колебания. Не для того, чтобы унизить и растоптать человека, а чтобы дать ему возможность взглянуть на себя со стороны и содрать коросту, скрывающую его истинное существо. Его ирония, порой даже сарказм, все равно были замешаны на глубоко лирическом взгляде на человека. И зрители, и читатели раз за разом узнавали в его персонажах самих себя, и знали, что автор не будет к ним слишком суров.

Первую пьесу - «Седьмой подвиг Геракла» - Михаил Рощин написал в 1963 году. Ему исполнилось двадцать, но всерьез о драматургии он пока не думал. По его собственному признанию, писалась она «для внутреннего употребления»: «Она была построена на конфликте между двумя друзьями: циником и прагматиком - с одной стороны, лириком и шалопаем - с другой. Прототипом второго героя, как нетрудно догадаться, послужил я сам. В ней, разумеется, чувствовалось влияние Виктора Розова и Александра Володина».

Определение оказалось провидческим - «внутреннее употребление» затянулось на четверть века: пьесу о некой якобы процветающей стране, которая на самом деле захлебывалась в нечистотах и лицемерии, поскольку управлялась не столько царем, сколько богиней лжи Атой, которой тот поклонялся - сразу объявили антисоветской. Начинающий драматург и в мыслях не имел подрывать устои государства. Напротив, раз уж с трибуны партийного съезда было прямо сказано, что через 20 лет страна будет жить при коммунизме, чтобы уложиться в намеченную историческую перспективу, надо поднапрячься и расчистить себе путь в светлое завтра. Но не тут-то было. Впервые «Седьмой подвиг Геракла» увидел свет рампы только в 1988 году.

А тогда, в 63-м, Рощин подал документы в Литературный институт. Рассказы и публицистика понравились, стихи забраковал не кто-нибудь, а Евгений Долматовский. Юношу зачислили в семинар прозаика Владимира Лидина. Михаил Михайлович признавался потом, что с руководителем семинара общего языка он так и не нашел, зато, благодаря природной общительности подружился с Беллой Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Григорием Поженяном: «Поэтов я любил всегда, и они отвечали мне тем же. А ведь общение с единомышленниками - главное условие творческого роста». Плодами этого роста становились «Дружина» (1965), «Старый новый год» (1966), «Остров сокровищ» (1970), друг за другом отправлявшиеся на ту же «полку», где томился «Седьмой подвиг Геракла». Пьеса «Валентин и Валентина», написанная спустя восемь лет после «дебюта» и принесшая автору подлинную славу, была пятой по счету.

Еще «горячую», только из-под пера, ее поставил в «Современнике» Валерий Фокин. «Это было про меня написано, - не скрывал своего волнения режиссер и спустя несколько десятилетий после премьеры, - про всех нас, моих ровесников! Про парадные, в которых мы собирались. И дело было не в том, чем мы там занимались, а в том, что это было место, куда можно уйти и от официоза, и от надуманной демагогии, и от нелепых правил, в которых приходилось тогда существовать. И написано это было так чувственно, так точно, в том числе и с точки зрения языка и лексики, что я сразу ухватил эту пьесу и откровенно признался, что был бы счастлив, если бы мне доверили постановку».

Работали современниковцы как одержимые, впрочем, они тогда иначе и не умели, и не могли. Чувствовали, что делают спектакль, который непременно найдет отклик в сердце зрителя. Константин Райкин, сыгравший в нем Валентина, вспоминал об этой работе: «Роли в пьесах Рощина - подарки для артистов. Он прекрасно знал язык, которым разговаривают его персонажи - это огромное достоинство для драматурга, встречающееся совсем нечасто даже у великих писателей. В этом Рощин для меня сравним с Островским. Он очень точно чувствовал социальную среду, о которой писал. Потому и спектакль «Валентин и Валентина» выстрелил невероятно. Мы были первыми, опередив МХАТ, и очень этим гордились. Вскоре и Олег Николаевич Ефремов выпустил у себя эту пьесу, и тоже имел большой успех. Все бегали сравнивать, где лучше, спорили до хрипоты. Это было незабываемое время...»

В своей постановке Олег Николаевич сыграл Прохожего. Этот персонаж стоит последним в списке действующих лиц, но тот, кто хоть раз слышал его монолог о любви, никогда не забудет ни этих слов, ни этого изумляющего своей сдержаной энергией артиста: «Любовь... Никому нельзя рассказать, а хочется. Да, это то состояние, почти болезненное, та психическая навязчивая идея, когда ты думаешь только об одном. О ней... Всюду она, и только, всё остальное - лишь отвлечение, досада, и ты высматриваешь, ждешь... увидеть, только увидеть, больше ничего, иначе сойдешь с ума!.. Любовь - это колдовство, это та близость, когда вот так, когда положишь человеку руку на плечо, возьмешь его за руку, прикоснешься - и всё! Понимаешь, что это твое, навсегда твое, что бы там ни было. Понимаете?.. Как быть тогда, а?.. Влюбленность и любовь, страсть и любовь, они похожи, но они совсем разные. Понимаете? Влюбленность - это прекрасно! Тут и ликование, и счастье, и тревога, и жажда, и страх потерять человека, потерять всё, и тысячи комплексов, и изнуряющая мысль: как быть? что делать? Ты говоришь невероятные слова, которых ты никогда не говорил, и тебе говорят такие же слова, и ты веришь, сразу веришь, что она никому такого не говорила... Да, хочется увидеть, увидеть, больше ничего... Проверить, проверить, убедиться, опять испытать то, что было... Где ты, где ты? И ты перестаешь есть, спать, ничего не слышишь, ты как стрела - тетива спущена, ты летишь...»

Кому в ХХ веке удалось так хирургически точно описать чувство, о котором все мечтают, но мало кому доводится испытать? А может слово «описать» здесь недостаточно точно? Ведь сам драматург был убежден, что «в пьесе не нужно ничего описывать. Она описательности не терпит. В пьесе все должно укладываться в одну-две ремарки - места, персонажи, обстоятельства биографий. И только когда персонажи начинают разговаривать, они фактически начинают жить самостоятельно, вот тогда и получается пьеса. А ты этими «марионетками» руководишь. Словно в куклы играешь...»

Михаил Михайлович всю жизнь считал, что писать пьесы его на самом деле научил Олег Николаевич Ефремов: «Он был моим самым большим другом. И учителем. Хотя пришел в мою жизнь очень поздно, через много лет после того, как я страстно мечтал об этом». Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда. Следующей пьесой, практически одновременно поставленной во МХАТе и в «Современнике», стал «Старый новый год». Именно его имел в виду драматург, говоря об уроках, преподанных ему Ефремовым. Олег Николаевич собрал непревзойденный ансамбль исполнителей - Ирина Мирошниченко, Евгения Ханаева, Вячеслав Невинный, Виктор Сергачев, Александр Калягин.

«Ефремов был человеком безукоризненного вкуса, - вспоминает о постановке Александр Калягин. - Не перестаю до сих пор удивляться той смелости, с какой он на каждой репетиции обострял эту пьесу. Понимая, что это очень смешно написанная вещь, он категорически бил нас по рукам, словами конечно, когда мы в азарте начинали комиковать. Он хотел, чтобы мы не шли за смешным, а очень серьезно играли драму человеческого прозрения. Показать рабочий класс в таком виде, в каком это сделал Рощин, показать интеллигента в таком ракурсе - это было сродни подвигу. Крылья появились в профессии, когда я понял, что на сцене Художественного театра, этой незыблемой «академии», можно такое сыграть и так от души. В театре тогда говорили, что нечто подобное испытывали мхатовские «старики», когда Станиславский ставил «Горячее сердце». Премьеру мы сыграли в 73-м, фильм вышел только в 80-м, и мы радовались, что эту историю увидит гораздо больше людей, чем может вместить театральный зал. Сколько лет прошло, а фильм этот до сих пор пересматривают! Значит - любят!»

Потом на сцену выйдут «Эшелон» (1973) и «Муж и жена снимут комнату» (1975), «Спешите делать добро» (1979) и «Перламутровая Зинаида» (1986). Последней пьесой мастера стал «Серебряный век». И наступило затишье. Его ставили редко, и на фоне этого штиля особенно ярко и остро прозвучал тот самый многострадальный «Седьмой подвиг Геракла», поставленный в «Мастерской Петра Фоменко» ее нынешним худруком Евгением Каменьковичем. В свое время он прочел пьесу в перепечатке и решил рано или поздно во что бы то ни стало ее поставить.

И вот время пришло. Постановщик обозначил жанр спектакля как «старомодная комедия»: эдакий поклон отцу-основателю Петру Наумовичу Фоменко, который в ответ на упреки в «нафталинности» парировал - «когда вокруг столько моли, без нафталина не обойтись». Евгений Каменькович, вместе со своими актерами неспешно и последовательно исследующий природу власти, не сторонник грубых, прямых параллелей. Времена изменились, проблемы остались прежними, потому что дело не в отдельных правителях или несовершенствах того или иного социально-политического строя. Корни всего - в природе человека, исправлять которую можно только личными сознательными усилиями каждого отдельного гомосапиенса: «Встал поутру, умылся, привел себя в порядок - приведи в порядок свою планету».

Судьба Михаила Рощина была и яркой, и насыщенной, и драматичной. А временами и по-настоящему трагичной. Он считался одним из важнейших символов своей театральной эпохи, но пьесы его проникнуты чем-то вневременным. Реалии советской жизни в них не главное. Не самое главное. Он жил и писал в советское время: ставились его пьесы, выходили книги, но назвать его советским драматургом или писателем в полном смысле этих понятий не получается. Михаил Рощин был и остается драматургом советского времени только в календарном измерении.

Выдавать готовые формулы - занятие неблагодарное. Но при погружении в судьбу незаурядного человека всегда возникает желание обнаружить «магический ключ», открывающий ее. В его пьесе «Ремонт» есть занятный персонаж - Паша-интеллигент, убежденный в том, что нужно срочно что-то менять, потому что ешь не то, что хочешь, пьешь не то, что хочешь, носишь не то, что хочешь, живешь не с тем, с кем хочешь. А Михаилу Михайловичу удавалось, может быть не всегда (кому из смертных такое по силам?), но в подавляющем большинстве случаев, жить так, как хотелось. Точнее так - как он считал единственно возможным. Через ниспосланные ему испытания он проходил, не горбясь. Что служило ему внутренним стержнем? На этот вопрос Михаил Михайлович ответил так: «В моей жизни было много любви. Может, благодаря любви я и выжил».

Фотогалерея