Не отступаться от лица / Александр Збруев (Москва)
Выпуск № 7-257/2023, Лица
Александр Збруев служит в «Ленкоме» 63 года. Всю жизнь. В такой стоической преданности видится нечто большее, чем верность выбранному поприщу - мужество человека, считающего себя не вправе покинуть пост, на который его привела судьба. Та самая, что «назначает роли»...
Роль, назначенная Александру, была трудной еще до его рождения. Он появился на свет через полгода после расстрела отца. Виктор Алексеевич занимал пост заместителя наркома связи, курировал строительство радиотрансляционного центра на Шаболовке. В 37 м был обвинен в шпионаже и объявлен «врагом народа». Где-то в начале 2000 х Александру Викторовичу удалось получить доступ к материалам дела его отца. На суде Виктор Збруев от своих показаний отказался. Заседание длилось 15 минут. Приговор обжалованию не подлежал. Сын читал стенограммы многочасовых допросов отца. Что при этом чувствовал - никогда не рассказывает. Да и не передать этого словами. Но о чем бы ни говорил Александр Викторович - о близких или о любимом деле, о родном театре или забавных случаях на съемочной площадке, чувствуется - всё, что он делал или не делал в этой жизни, непреложно вытекает из истории его семьи. Да Збруев этого и не скрывает: «Во мне очень сильна память о прошлом. Она сложилась давно, помимо моей воли. И очень многое в моей жизни диктуется именно ею. Для человека очень важно не замкнуться в своих переживаниях, какими бы сильными и трагическими они ни были. Не стать злопамятным. Надеюсь, у меня это получилось. Горевать и плакаться - могло быть всё иначе! - это не мое. Наверное, потому, что судьба подарила мне дело, которое я люблю».
«Путевку в жизнь» Саше дал знаменитый роддом Грауэрмана на Арбате. Збруевы жили в двух шагах от него. Из пяти комнат им оставили одну, и то только потому, что у старшего брата Саши - Жени - был другой отец. Имущество конфисковали, оставив только личные вещи и почему-то старый рояль. Его продали и на эти деньги четырнадцатилетний подросток прожил почти шесть лет, пока мама с младшим братом жили в ссылке где-то под Рыбинском. В Евгении материнские актерские гены (Татьяна Александровна в свое время окончила кинотехникум) проснулись раньше, чем в Александре. Он поступил в Щукинское училище и по окончании был принят в труппу Вахтанговского театра.
«Если бы не Женя, - признается Александр Викторович, - жизнь могла сложиться по-другому. Учился я плохо, прогуливал уроки, рос во дворе, поскольку мама целый день была на работе. Драки, голуби, гитара - как у большинства мальчишек моего поколения. Мама с Женей с большим трудом уговорили меня не бросать школу, а такое желание у меня было. Сидеть за партой мне было неинтересно, хотелось что-то делать руками, помогать маме, и я уже прикидывал кем стать - токарем или слесарем. Но они настояли. А потом мы с мамой пришли к Жене на спектакль - «Много шума из ничего». Он там в массовке бегал, но я был так горд - там на сцене мой брат!»
Евгений Федоров тоже запомнил тот вечер: «Мне мама потом сказала, что Саша смотрел на сцену, как завороженный! Наверное, именно тогда мир театра им завладел без остатка и оказался сильнее его «дворовости». Если бы она взяла верх, ничего бы в нем не проснулось. Дворовая компания постепенно взрослела, подпадая под влияние молодых людей с уголовным прошлым. Уголовная романтика переставала ограничиваться душещипательными блатными песнями. Сашины друзья понемногу втягивались, начинали со стояния «на шухере», а потом и «ходить на дело». Каким-то чудом Саше это вдруг перестало быть интересным...»
В отличие от большинства абитуриентов, Збруев не поступал во все институты сразу. Подал документы только в Щуку - за углом в переулке наискосок от родного дома. «Арбат - мой дом, - отшучивается до сих пор артист. - Мне не хотелось его покидать». На прослушивании читал сон Пети из «Войны и мира». Несовпадение текста и исполнителя было стопроцентным - белый шарфик, кепочка с заломленным козырьком, словом, юный «фраер». Испытания шли своим чередом, а в Саше что-то менялось и к концу экзаменов перед комиссией уже был тихий, скромный, обаятельный и интеллигентный юноша. Ирония судьбы - «Интеллигент» был его дворовой кличкой.
К окончанию первого курса над Збруевым и его другом Иваном Бортником нависла угроза отчисления. Не столько за профнепригодность, сколько за недисциплинированность. Спас друзей мастерски показанный этюд на экзамене: их не пускают в больницу к другу, Александр начинает изображать молодого французского врача, интересующегося системой советского здравоохранения, и вдохновенно несет псевдофранцузскую абракадабру, Иван играет его переводчика. Экзаменационная комиссия умирала от смеха и, отсмеявшись, смягчилась.
Щука всегда славилась своими педагогами, но Збруев чаще всего рассказывает не о тех, кто вел актерское мастерство, а о Павле Ивановиче Новицком, читавшем у них русскую литературу. Точнее, о его первой лекции: «Все шумят, бурлят, считают, что уже фактически стали артистами, в аудитории гул, как на площади. Вдруг входит невысокий человек в довольно поношенном пиджаке, кладет портфель на стол и после небольшой паузы начинает читать:
Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: Пой, птичка, пой!
Мы замерли. Никто не знал, что это Державин, но это было неважно. Все понимали, что он не просто какое-то стихотворение читал, а рассказывал нам про себя. И в нас вмиг родилось такое уважение к Павлу Ивановичу. Каждую его лекцию мы ждали. Он учил нас не литературе, а жизни...»
На дипломный спектакль под названием «Щедрый вечер» пришла ассистентка кинорежиссера Александра Зархи, собиравшегося снимать фильм «Мой младший брат» по мотивам повести Василия Аксенова «Звездный билет». Александр получил приглашение сначала на пробу, а в итоге - и на главную роль. Совпадение с образом Димы Денисова было практически полным: ершистый характер, нетерпимость к компромиссам, стремление во всем докопаться до сути. Нет, Збруев не «играл себя», но понимал своего героя лучше многих, а главное - сумел выразить то, что другие только интуитивно чувствовали.
Его кинокарьеру можно назвать счастливой, хотя сам актер считает, что принесший ему всесоюзную известность Ганжа из «Большой перемены», скорее мешал ему, чем помогал: «Режиссеры - что в кино, что в театре - видят в тебе только то, что хотят видеть. Но в кино это проявляется гораздо сильнее, чем в театре. Кино смотрит гораздо больше людей, и режиссер знает, что и публика хочет видеть в актере только то, что один раз увидела и оценила. Выйти из этого замкнутого круга чрезвычайно сложно. Мне не всегда это удавалось, но, когда получалось - я был счастлив. «Одинокая женщина желает познакомиться» Вячеслава Криштофовича, «Ты у меня одна» Дмитрия Астрахана, Сталин у Кончаловского в «Ближнем круге», «Филер» и «Храни меня, мой талисман» Романа Балаяна - вот работы, за которые я действительно благодарен судьбе».
Несмотря на неизмеримую кинематографическую популярность, Александр Збруев считает себя актером театральным. В театре Ганжа ему, кстати, не мешал: «Не подумайте, что я ворчу по-стариковски! - улыбается Александр Викторович. - Публика и сегодня ходит в театр, чтобы увидеть на сцене актера, который ему на экране понравился. Но кино, даже самое непритязательное, все же не было балаганом. И зритель открывал для себя актера в более высоком, сложном качестве. Сегодня же большая часть зрителей, особенно молодых, идет смотреть на того, кого они увидели в сериале или телешоу, и нередко негодуют, не находя на сцене такого же шоу, что и в телевизоре».
В Театр имени Ленинского комсомола Збруев попал случайно - играть там хотел не он, а его друг Бортник и, как водится, попросил подыграть на показе. В результате в труппу пригласили Александра. «История любого давно живущего театра - это история многих поколений работавших в нем артистов, - уверен Александр Викторович. - Здесь играли Софья Владимировна Гиацинтова, Серафима Германовна Бирман, Владимир Романович Соловьев, Александр Александрович Пелевин. Они сделали свое дело - задали высочайшую планку, которую мы не имели права уронить».
Эта невидимая планка служит ему ориентиром до сих пор. В каждой своей работе Збруев не просто стремится быть интересным зрителю здесь и сейчас, пока длится чудо спектакля. Он, судя по всему, мысленно соотносит сделанное им самим с тем, что делали его великие коллеги. Для него воспоминания о том, как играли они - это некая система координат, в которой он снова и снова находит свое собственное место: «Я помню, как Гриценко играл князя Мышкина, а Ульянов - Рогожина в «Идиоте». Это было потрясение. Каждый раз. И когда сам начал репетировать Рогожина в спектакле Константина Богомолова «Князь», я будил в себе то давнее потрясение, высекал из него какую-то искру».
В эфросовские времена «Ленкома» Збруев сыграл несколько ролей, но с особым теплом вспоминал Марата в пьесе Алексея Арбузова «Мой бедный Марат»: «Анатолий Васильевич был очень заразителен. Ему было важно, чтобы мы поняли, что происходит с нашими персонажами, точнее - что они чувствуют. Ему важны были какие-то очень тонкие психологические настройки. Первичным было что я делаю, и только потом - как я это делаю. А в сегодняшнем театре, как правило, сначала задается форма, в которую потом впихивается содержание». Когда в «Ленком» пришел Марк Захаров, это еще не было правилом.
Режиссер совершенно иной природы, Марк Анатольевич ставку на Збруева - молодого, но уже опытного и вдобавок любимого публикой, делать не стал. Призвал других молодых актеров. Нужно обладать немалым мужеством, чтобы присутствовать при том, в чем не принимаешь участия. Нет, Збруев выходил на сцену, но поиск методов совмещения собственного «Я» с «Я» режиссера был долгим и мучительным. Актера в любом театре с руками бы отхватили. Но он остался в «Ленкоме». И отстоял свое право быть собой. Собравшись ставить «Мудреца» по Островскому, Захаров роль Городулина поручил Збруеву. Работа поначалу не складывалась, но в один прекрасный день Марк Анатольевич сказал: «Играйте себя!» Не в смысле «самого себя», а по собственному разумению. И роль стала одной из самых удачных в биографии артиста. Захаров о нем однажды высказался предельно лаконично: «Очень трудно понять, о чем он думает, и это замечательно». Сам Александр Викторович признается, что до сих пор ведет внутренний диалог с Марком Анатольевичем...
На одном из мастер-классов в Летней театральной школе СТД РФ Збруева спросили, что нужно сделать, чтобы стать великим актером. Слушая, как артист общается со своими молодыми коллегами, невольно начинаешь жалеть, что он не преподает. Попытка такая была. В начале 2000 х он набрал курс, но, доведя его до выпуска, новый брать не стал: «Я чувствую себя не вправе обучать их профессии, не имея возможности помочь этой профессией заниматься».
Збруев отнесся к вопросу совершенно серьезно, несмотря на дружный смех зала: «Сколько ни штудируй наших классиков - актерство профессия индивидуальная, в схемы не укладывающаяся, вернее, укладывающаяся очень приблизительно. Великий актер каждую свою роль начинает с чистого листа, забывая все то, что было им найдено прежде. Евгений Павлович Леонов, репетируя «Иванова», вечно ходил с листиками подмышкой. Роль всегда была с ним. Я спросил, зачем, ведь он текст знает, хоть ночью разбуди. И он мне ответил: «Мне ее надо сделать своей, вот и боюсь, как бы мне не изгадить Чехова!» Он выходил на сцену, понимая, что за ним тянется шлейф зрительского восприятия, причем восприятия именно в комедийных ролях - «Полосатом рейсе» или «Джентльменах удачи», и ему нужно было во что бы то ни стало обрубить этот шлейф, причем в первые же минуты спектакля. Занавес открывался, он сидел спиной к залу, входил я, игравший Боркина, и Евгений Павлович оборачивался ко мне, и зал разражался овацией, ожидая, что сейчас можно будет смеяться. Но пока Леонов успевал произнести первые реплики, настроение зала менялось, и большая его часть понимала, что перед нею совсем другой артист».
Збруев внутри того же вектора «присваивания текста» движется по своей траектории: «Когда передо мной лежит авторский текст, мне всегда нужно найти, где в этом тексте я. Не автор - у него были свои основания написать то, что он написал, а я. Найти собственные основания для того, чтобы сказать то же самое, что написал автор, не покривив душой, не изменив самому себе. Как это происходит - рассказывать бессмысленно. У каждого актера своя кухня, и я считаю, что знать о ней посторонним не нужно». Но иногда он все-таки чуть-чуть приоткрывает «дверь», ведущую на эту «кухню»: «Актеру необходима развитая интуиция. Когда мы что-то читаем впервые по ролям, у меня складывается некое отношение к образу, но оно невесомо, бесплотно, и приходится долго идти в репетициях к этому первоначальному пониманию роли».
Так было, к примеру, с Гаевым в «Вишневом саде»: «Я сразу почувствовал, о чем это. У каждого из нас есть свой «вишневый сад». Если его у тебя отнимают, если его вырубают под корень, а ты понимаешь, что на этом заканчивается твоя жизнь - это по-настоящему страшно. Гаев персонаж жанровый. Он вроде бы не очень умный человек, но иногда говорит по-настоящему мудрые вещи - в такие моменты говорит его личная, внутренняя правда: «Время бежит неумолимо. Вот теперь живем, а ничего неизвестно». Неумный человек этого просто не почувствует!»
Александр Збруев по-прежнему выходит на сцену родного театра и даже вернулся в кино после довольно длительного перерыва. «Он замечательный партнер, - уверяет Виктор Раков. - Играет так, словно ничего важнее тебя у него нет, не было и быть не может!» «Никто не верит, сколько ему на самом деле лет, - смеется Марина Александрова. - А все потому, что в душе по-прежнему лет двадцать - он всё тот же арбатский мальчишка!»
Самого себя Александр Викторович Збруев оптимистом не считает: «Временами становится очень-очень грустно и очень-очень одиноко. Как раз в такие моменты профессия и выручает. Ты надеваешь костюм, входишь в кадр или на сцену, и ты уже в той, другой жизни, а эта - со всеми своими горестями и радостями - перестает для тебя существовать...»
Фото из открытых источников в Интернете
Фотогалерея
