Белая ворона / Памяти Сергея Дрейдена (Санкт-Петербург)

Выпуск №10-260/2023, Вспоминая

«Отчего люди не летают, как птицы?» - в реплике Катерины из «Грозы» Островского извечная зависть двуногих к пернатым. Известно также, что и умом, к примеру, вороны человеку не уступают. А уж белые и вовсе превосходят...

Сергей Дрейден со студенческих времен выбивался из стаи.

Ветераны Ленинградского телевидения рассказывали, как Льву Додину, начинающему телережиссеру, зарубили спектакль по блокадным стихам Ольги Берггольц, потому что артистов подобрал неподобающих. «Что это они у вас худые, бледные, изможденные?!» - возмущались дамы из худсовета литдрамы. Среди молодых артистов, недостаточно румяных и гладких, был и Сергей Дрейден, который и без грима выглядел блокадным дистрофиком. Впрочем, округлости ему не хватало всю жизнь. За что мы его и любили. Он был словно из мира Хармса, весь из острых углов, зигзагов и зазубрин. А еще - из несогласий и противоречий, из неожиданных поступков, фраз и решений.

Первое, что про него помню - уходы из Театра комедии. Только мы, студенты с Моховой, пристрастились к спектаклям с его участием. Только полюбили его ни на кого не похожих персонажей - как соло, так и в дуэте с Вячеславом Захаровым, восхищаясь непредсказуемостью облика, интонаций, реакций... как он из театра ушел. Поговаривали: шоферить. После объяснял: надо было кормить семью, поэтому развозил по ночам хлеб. Если учесть, что был он не из самой простой семьи (отец - Симон Дрейден - известный московский театровед, мама - Зинаида Донцова, мастер художественного слова), то поступок «не мальчика, но мужа» больше говорил о натуре - импульсивной, неординарной и самостоятельной. Позже уходы и отъезды стали просто хроническими.

То где-то на заводе работает, то в каком-то НИИ, то с геологической партией в поле все лето пропадает... Без сцены вроде порой прекрасно обходился, хотя артистом был, как Лир королем, - до кончиков ногтей. (Недаром Адольф Шапиро его на эту роль в ТЮЗ позвал: артистом и королем он был в равной мере.) Характер артистический, натура - художественная. Только обзаведется какой-то ролью, которая прогремит на обе столицы, - ищи его, свищи. А заменить его невозможно!

Николай Павлович Акимов очень ему симпатизировал. Сегодня остается только гадать: сошел ли Дрейден с эскизов и портретов Акимова или оказался столь близок гротескам художника, совпав с ними как внешне, так и природно. Не думаю, что приглашению в театр способствовало знакомство режиссера с отцом дебютанта Симоном Дрейденом, но знакомы они были, и Акимов был одним из первых, кого Дрейден-старший навестил сразу по возвращению из лагеря (1954). Пригласив в Комедию Дрейдена-мл. (Роза Сирота подсказала, заприметив в Театре на Литейном), режиссер способствовал и созданию дуэта Сергея Дрейдена и Вячеслава Захарова. Позже друзья, почти как Счастливцев и Несчастливцев, кочевали из спектакля в спектакль, из театра в театр, - разве что не из Керчи в Вологду. Вместе и по отдельности никогда не повторялись, неустанно импровизировали, создавая центр действия, вокруг которого все вертелось. Так было в «Романтиках» Ростана, в «Концерте для...» Жванецкого, в «Потерянных в звездах» Ханоха Левина (уже на сцене Театра на Литейном)... Многократно - на ленинградском радио, где до сих пор звучат их голоса. Их можно было счесть цирковой парой - Белым и Рыжим клоунами, но этим их амплуа даже в первые годы не исчерпывалось. Да и было ли у них амплуа? Обидно, что с Акимовым артисты не успели поработать и пообщаться вволю: их приход в театр и его уход из жизни - почти рядом. Счастье, что хоть пару лет с большим художником пообщались, получив дар на всю жизнь. Впрочем, судьба была щедра к Дрейдену: с детства в его орбиту попадали люди выдающиеся.

Вернувшись в Театр комедии, Сергей стал любимым артистом для Вадима Голикова. Кто видел «Село Степанчиково и его обитателей» (1970), едва ли забудет его Видоплясова, и голосом, и пластикой словно воплотившего фамилию и природу персонажа Достоевского. Вот что писал о персонаже Наум Берковский: «Видоплясов фантастичен, он подобен в своей разукрашенности подсолнуху полуторного или больше роста, который гнется и дергается, потому что застыдился и хочет закрыться от слишком яркого освещения, способного разоблачить его. Или же какому-то небывалому и очень долговязому струнному инструменту из небывалого оркестра, который либо всеми уже забыт, либо только еще будет введен в употребление».

У Петра Фоменко неожиданно эксцентричен был его Одиссей в спектакле «Троянской войны не будет» по Жироду. Михаилу Левитину пригодился в спектакле «Концерт для...» как персонаж Пианино,- вот вам и инструмент из небывалого оркестра, о котором говорил Берковский.

Спустя годы в «Немой сцене» по Гоголю артист заменил собою целый оркестр. Добрый десяток действующих лиц, занятых в финальной сцене «Ревизора», представлен им со скрупулезностью психоаналитика и скульптора. У публики на глазах воссоздается групповой портрет обитателей уездного города N: чиновников и полицейских, дам, просто приятных и приятных во всех отношениях, купцов, мещан, слуг, просителей... Уникальный опыт препарирования всего одной финальной ремарки пьесы Сергей Дрейден и режиссер Варвара Шабалина превратили в захватывающее зрелище, полное импровизации и юмора. И, конечно, смысла, расширяющего и уточняющего наши представления о, казалось бы, до дыр зачитанной пьесе.

Спектакль игрался в камерном зале Петербургского музея театрального и музыкального искусства - каждый раз по-новому. Не было двух одинаковых спектаклей. Артист избегал рутины, сторонился больших сцен (хотя не мог избежать просторов МХТ и БДТ), предпочитая не просто тесные, но нестандартные площадки. Свой знаменитый «Мрамор» по И. Бродскому они с Николаем Лавровым творили в полуподвале арт-галереи «Борей» буквально на носу у обалдевшей избранной публики (попасть было почти невозможно), задевая хитонами коленки сидевших в первом ряду и обращаясь не только друг к другу, но и людям из публики.

«Жизнь в театре» Дэвида Мэмета ютилась в узком коридоре Театра на Литейном - между гардеробом и фойе. Другого места для «лебединой песни» пожилого артиста, ретрограда, которого дышащая в затылок молодежь мечтает отправить если не на свалку, то на покой, не нашлось. А это - в самый раз: выход рядом. Однако, как ни пыжился бойкий парень (Евгений Чмеренко), превзойти мастера старой школы не удалось. Озорничая и придуриваясь, он в проброс давал знать, что есть еще порох в пороховницах.

О себе Дрейден мог бы сказать то же: с возрастом он, ничего не утрачивая из того, чем его щедро одарила природа, обнаруживал все новые грани и возможности. Как сказал поэт, «года к суровой прозе клонят». В зрелости багаж артиста вобрал в себя и поэзию Иосифа Бродского («Мрамор»), и драму Августа Стриндберга («Отец» в БДТ), и роман «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбери (ТЮЗ). А были еще и кино, и рисунки, и рассказы... Актерский и жизненный опыт у него не ощущался гирями на ногах. Чему документальное свидетельство - «Русский ковчег», фильм, снятый единым планом, в котором легконогий маркиз де Кюстин (Сергей Дрейден) проносится по Эрмитажу сквозь залы и века. Только ему мог доверить придирчивый Александр Сокуров роль Вергилия, сопровождающего нас по кругам отечественной истории. Только Дрейден мог без натуги сочетать (поскольку это присутствовало в его характере) легкость и глубину.

Каждая работа зрелого Дрейдена - шедевр. Теперь это можно сказать, не опасаясь насмешки самого мастера. Он к себе относился трезво, а уж за похвалами точно не гонялся. Взвешивать, которая из ролей выше и значительней, бесполезно. Но мне чаще вспоминается Ротмистр из спектакля «Отец», который шел на малой сцене БДТ. Это было нечто завораживающее. Режиссер Григорий Дитятковский (соавтор его главных работ этого периода и товарищ по фильму «Полторы комнаты») превратил типичную для Стриндберга историю борьбы полов за лидерство в экзистенциальную драму, где ставка выше, чем жизнь. Ротмистр своими терзаниями (отец или не отец он своего ребенка) все глубже увязал в зыбучих песках мучительных сомнений. Растерянность, негодование, надежда, отчаяние волнами проходили по его душе, загоняя в тупик. В спектакле торжествовала женщина (Елена Попова), но сострадали мы поневоле отцу.

Трагическое мироощущение было у него в крови, как, впрочем, и трагикомическое. Балансируя на грани, он не играл, он открывал сокровенное. Даже если это был профессиональный обманщик Тэдди («Мой уникальный путь» по Брайену Фрилу) или доморощенный философ Альфред Дулитл («Пигмалион») - в камерном пространстве «Приюта комедиантов». А еще раньше был «Бес счастья» по Шолом-Алейхему. Он и сам был таким бесом, знавшим цену «еврейскому счастью». Всегда находил нечто, что выплескивалось за рамки.

Даже если это были рамки Большого драматического или Московского художественного. Большая сцена была ему тесна. По горькой иронии, прощание с артистом, всю жизнь избегавшим оседлости, постоянной прописки, актерской неволи, состоялось в БДТ им. Г.А. Товстоногова. Здесь, играя Орсино в «Двенадцатой ночи», Несчастливцева в «Лесе» и последнюю роль - Учителя в постановке Андрея Могучего «Три толстяка. Эпизод 7», он как нигде выглядел белой вороной. Чужак, залетная птица, мудрый и неприкаянный... Отпевание в Храме Воскресения Христова сроднило артиста с еще одним великим отщепенцем - Львом Гумилевым, который был прихожанином этой церкви на Обводном канале.

Фото из открытых источников в Интернете

Фотогалерея