"Жаждала любви и упоенья..." / Татьяна Доронина (Москва)

Выпуск №1-261/2023, Лица

Вряд ли кто-нибудь подсчитывал, для скольких людей любовь к театру - возвышенная, возможно, в чем-то наивная, но предельно искренняя - началась с... кино. Точнее с одного конкретного фильма - «Старшей сестры» режиссера Григория Натансона. Цифры наверняка бы удивили. Особенно, если учесть, что картина была снята по весьма популярной в то время пьесе Александра Володина. Символично, не правда ли? Татьяна Доронина читала отрывок из статьи «неистового Виссариона» так, что казалось, это не заранее отрепетированный текст, а символ веры, рождающийся в душе ее героини Нади Рязаевой здесь и сейчас, на глазах зрителей, и обращен к ним, а вовсе не к членам приемной комиссии некоего театрального училища. Чье сердце не отозвалось бы на этот призыв - «Любите ли вы театр?.. Идите и умрите в нем, если можете!»

Сближения бывают не только странными, но и закономерными. Пьеса Александра Володина «Моя старшая сестра» впервые была поставлена в Большом драматическом театре им. М. Горького в 1961 году. Пройдет всего пять лет, и на этих подмостках вспыхнет звезда Дорониной. А в 1957 году дебютом Татьяны Васильевны, правда, на другой сцене - Ленинградского театра им. Ленинского комсомола - станет Женька Шульженко, одна из героинь первой пьесы Володина - «Фабричная девчонка». Но знаковым, а возможно, и единственным, для актрисы был и остается БДТ. От квартиры Василия Ивановича и Анны Ивановны Дорониных, родителей будущей актрисы в переулке Ильича (ныне Большом Казачьем) до него было десять минут ходу.

Младшая дочь Дорониных родилась в 1933 году, одном из самых голодных в советской истории. Родилась совсем крошечной, врачи полагали, что ребенок не выживет. Девочка отчаянно цеплялась за жизнь. Вот что значит несгибаемый характер. До сих пор, говоря о родном городе, Татьяна Васильевна признается, что тот остался для нее Ленинградом: «Я не привыкла предавать понятия, с которыми выросла». Василий Иванович работал поваром, у него был только один выходной, и он всегда проводил его с Галей и Таней. Сначала долгая прогулка по ленинградским улицам, о которых он мог рассказывать бесконечно, время после обеда было отдано литературе. Девочки устраивались около любимого кресла Василия Ивановича, и с замиранием сердца слушали. Благодаря отцу Татьяна рано открыла для себя поэзию и чутким детским ухом ловила те интонации, которые казались ей не совсем правильными. Эту чуткость к слову Татьяна Васильевна сохранила на всю жизнь. Как и любовь к русской классике. Тургенев, Толстой, Бунин были ее постоянными спутниками: в школе она садилась за последнюю парту и открывала принесенный из дома том. Учителям только и оставалось, что поинтересоваться: «Доронина, какой автор сегодня тебя волнует больше, чем мой предмет?»

От Большого Казачьего рукой подать не только до БДТ. Чуть дальше от Фонтанки - Александринка. По воскресеньям билет на галерку стоил 3 рубля. Это было единственное, на что Таня просила у родителей деньги. Они не отказывали. И девочка, приникнув к барьеру, смотрела вниз на сцену. Ей казалось, что кроме нее в театре никого нет, и ничего, кроме сцены в театре тоже нет. Татьяне Васильевне посчастливилось видеть в самом расцвете Николая Константиновича Симонова и Николая Константиновича Черкасова. Она не называет их своими учителями, но маяками они для нее, безусловно, были.

Если от БДТ свернуть по набережной Фонтанки направо, через несколько кварталов возникнет прекрасный белоснежный Аничков дворец, где размещался городской Дворец пионеров. Туда, вернувшись из эвакуации, Татьяна ходила на занятия в студию художественного слова. В те почти былинные времена преподаватели московских театральных училищ не брезговали ездить по стране в поисках талантов. И однажды восьмиклассница Доронина увидела объявление о прослушивании в Школу-студию МХАТ. Никаких документов представлять было не нужно, и она решила - если пройдет хотя бы один тур, то через два года поедет поступать в Москву. Председателем комиссии был Павел Владимирович Массальский. Татьяна прошла все три тура, и ее пригласили в Москву на заключительный. Тут-то и выяснилось, что у одаренной абитуриентки аттестата не имеется. Как она ни упрашивала, ее отправили домой.

Через два года вернулась. Поступила во все московские театральные вузы. Выбрала Школу-студию МХАТ, о которой мечтала с той поры, как увидела фильм «Без вины виноватые». На курсе была одной из лучших. Занизить оценку по специальности было невозможно, выкатить «тройку» по марксизму - легче легкого. В результате Татьяна Доронина получила распределение в Сталинград, зная, кто стоит за этим решением. «Я только потом поняла, - призналась Татьяна Васильевна в одном из интервью, - какое это на самом деле было счастье. Если бы я попала во МХАТ - было бы ужасно: меня прикончили бы очень быстро. Я не умею быть дипломатичной».

Родной город притянул ее обратно. Однокурсники показывались в Театр имени Ленинского комсомола, попросили подыграть сцены из дипломных спектаклей. После показа к Татьяне подошел руководитель театра Александр Викторович Пергамент и предложил роль в пьесе, которую начинал репетировать. Это и была «Фабричная девчонка» Володина. Читать пьесу Дорониной нужды не было - она ей очень нравилась. Предложили начинающей актрисе роль, что пришлась по душе больше всего - выросшую в детдоме Женьку, рано научившуюся отстаивать свое мнение и право оставаться собой. Дебют стал триумфом, принеся первую премию на Всесоюзном смотре драматических театров. 1957 год подарил еще две интересные работы - Оксану в «Городе на заре» Алексея Арбузова и Леночку в спектакле «В поисках радости» по пьесе Виктора Розова. Череду советских девушек прервала Ольга в инсценировке «Обломова». Доронина осваивала свой все более расширяющийся диапазон, искала краски, интонации, не подозревая, впрочем, что на горизонте уже маячит роль, которой суждено было стать поворотной в ее судьбе.

Дипломной работой молодого режиссера Игоря Владимирова стала «Маленькая студентка» Николая Погодина. Дорониной досталась генеральская дочка Вава Маландина. Примерить на себя «неправильную» героиню было очень интересно. Георгий Александрович Товстоногов принимал спектакль своего ученика. По окончании провел разбор при актерах. А на следующий день в общежитие театра позвонила Дина Морисовна Шварц, завлит Большого драматического, и сообщила Татьяне, что Георгий Александрович приглашает ее для беседы. Путь из Ленкома в БДТ оказался долгим. Гораздо более длинным, чем она хотела. Первый день Дорониной в новой труппе пришелся на репетицию горьковских «Варваров». Застольный период. Читка. Роль Надежды Монаховой маленькая - всего 15 страниц. Доронина уже знала ее наизусть.

«Вошел Товстоногов, - вспоминала потом Татьяна Васильевна в «Дневнике актрисы». - Он поздравил всех с началом работы над хорошей пьесой и сказал: «Прошу». Это означало, что сразу начнем читать «по ролям». Потом я не удивлялась, что он так стремительно включает всех в работу, но тогда была удивлена - я ждала долгого разговора под названием «режиссерская экспликация»... Я уткнулась в маленькую, белую, прошитую нитками тетрадочку-роль... Я сжимаю руки, чтобы не дрожали, они от этого задрожали сильнее, я прячу их под стол, потом опять беру тетрадку. Сейчас, буквально через минуту, надо говорить: «Француз не верен, но любит страстно и благородно...» Всё - не так. Без­дарно начала! Слышу спокойный конкретный вопрос: «Кто эта женщина?» Тишина... Неужели «так» он начал? Так свободно, так просто и так обезоруживающе конкретно: «Кто эта женщина?» Да, да, да! Вот так и надо Горького, только так! Никаких общих настроенческих интонаций, как в сегодняшней нашей жизни, - просто и «по делу». Какой же поразительный этот Паша Луспекаев, какой невиданный и какой точный! От восхищения, от удивления я «освободилась», руки легко легли на стол, выпрямилась спина, голова откинулась, и глаза стали «видеть». Вот как надо! Конкретно, «как Паша» (только так!)».

Спектакль стал событием. Зритель стремился на набережную реки Фонтанки, чтобы своими глазами увидеть, что может любовь сотворить с человеком. И с мужчиной, и с женщиной. Любовь заменила Надежде Монаховой всё. Она вложила в нее мечту даже не о счастье, а о свободе, которую женщине может дать только сильный мужчина. Вложила и отчаяние незаурядной натуры, оказавшейся в окружении мужчин, не живущих, а доживающих. Через несколько лет БДТ привез «Варваров» на гастроли в Москву, овация не смолкала почти полчаса. «Когда Доронина вышла на сцену, - вспоминал Эдвард Радзинский, - по залу прошел ропот. Это была шаровая молния. Она была жестоко красива. В этой достаточно бытовой пьесе она играла не жену жалкого акцизного чиновника, а Венеру, которая почему-то сошла на землю и вышла замуж за это ничтожество». Магию актрисы Эдвард Станиславович заключил в простую с виду формулу: «Она - ненашенская, несущая иную красоту, иную сущность». Емко. Кратко. Но разве что-то проясняет? Нет. И не должно. Есть тайны, которые разгадывать не стоит. Как не стоит открывать ящик Пандоры.

Георгий Александрович Товстоногов остался для актрисы единственным и неповторимым: «Он оставлял актерам простор для импровизации. Но надо было быть абсолютно готовым, только тогда у тебя появлялась свобода. И не просто прийти с выученным текстом. Нет! надо было принести то, что придумала после прошлой репетиции. Мне неведом ни один руководитель театра, который мог бы так точно определять возможности актерских индивидуальностей. Так видеть их. Может быть потому, что он любил актеров более, чем кто-либо. Он мог по-настоящему восторгаться ими как никто. Он не был завистлив к актерским успехам, как очень многие режиссеры, которым казалось, что слава актера каким-то образом перебивает их режиссерскую славу. Георгию Александровичу это не приходило в голову. Потому и возникло то, что потом назвали «алмазным венцом Товстоногова». Венец из его актеров, неповторимых и сильных. Луспекаев, Лавров, Борисов, Смоктуновский, Лебедев, Юрский... Аналогов сегодня просто не существует. То было чудо».

Товстоногов дал Дорониной многое из того, о чем может мечтать актриса: Софья в «Горе от ума», Настасья Филипповна в «Идиоте», Маша в «Трех сестрах». По ее собственному признанию, Чехова она постигала медленно и трудно: «Работая над «Тремя сестрами», я поняла, как сильно ошибалась - сколь суров был Антон Павлович, сколь лишен сентиментальности. Он закрывался как маской, когда считал невозможным показать всю суровость своих оценок». Ее Маша, как заклинание повторяющая «У Лукоморья дуб зеленый...», пытается расколдовать (или, все-таки, наоборот?) свою «неудачную жизнь». Доронина видела в пушкинских строчках ключ не только к сцене прощания с Вершининым, но и ко всей пьесе - не в личных страданиях героинь смысл, а в том, что Чехов, как и Пушкин, кодирует под Лукоморьем заветную Россию - то, что необходимо сохранить и возродить.

Чудо не может длиться вечно. Обычно человек всеми силами стремится его продлить. Но бывает и так, что из пространства чуда ускользают добровольно. Почему? Нет ответа. Вернее, те, что можно дать, ни на йоту не приближают к истине. Со свойственной ей категоричностью, Татьяна Васильевна однажды сказала: «То, что было связано с Ленинградом - было детством, было полноценно и называлось счастьем. То, что было потом - было взрослостью, и все, что с ней связано, было больше несчастьем, чем счастьем». Чтобы не утонуть в этом несчастье, она старалась сохранить в себе детство, от которого убежала без оглядки: «Оно для меня не кончилось. И это не инфантилизм, как может кому-то показаться. Я отлично знаю, что та мера непосредственности, которая существует в детях, должна оставаться у тех, кто занимается театром».

С Москвой у Татьяны Дорониной оказались совершенно разные группы крови. Помогало ли ей трепещущее где-то внутри счастливое ленинградское детство? Возможно... Во всяком случае, счастье в Москве ее иногда все-таки посещало. Была Грушенька в «Братьях Карамазовых» доефремовского МХАТа и Альдонса в «Дульсинее Тобосской» ефремовского; Мэгги в «Кошке на раскаленной крыше», Елизавета Тюдор и Мария Стюарт в «Да здравствует королева, виват!», Дульсинея в «Человеке из Ламанчи» в Театре им. Вл. Маяковского. Актриса всегда чутко следила за реакцией зала: «Глаза меняются у зрителей. Вот это маленькое чудо, которое совершает театр, ради него хочется заниматься своей профессией и не жалеть для этого ничего». Но и зал так же пристально следил за актрисой, подчиняясь исходящей от нее незримой энергии. «Я не раз наблюдал, - признавался писатель Сергей Есин, - что она проделывала со зрительным залом. Она имела над ним абсолютную власть. Какой механизм она при этом включала - я не знаю. И никто не знает». Было кино, и с кинозалом происходило то же самое. И хотя Татьяна Васильевна не устает повторять, что в кино ей было не очень интересно, «Старшая сестра» и «Три тополя на Плющихе», «Еще раз про любовь» и «Мачеха» одарили ее поистине безграничной любовью публики.

Но был и проклятый «дом в Камергерском», околдованный, как она считала, «каким-то дьяволом». 480 человек из 600 было против раздела театра. Мнению труппы был противопоставлен приказ, подписанный министром культуры Василием Захаровым. Бывший преподаватель политэкономии, он занимал этот пост в течение всего трех лет - с 1986 по 1989. Вернул на родину тринадцать писем Пушкина и наследие семьи Рерихов. Но в историю страны вошел именно этим приказом. На свою Голгофу Татьяна Доронина взошла с гордо поднятой головой. «Она всегда верила в величие мечты, которая не может быть поруганной, - сказал о ней как-то Радзинский. - Ее стараются уничтожить, сделать обыкновенной, а она все равно верит в эту мечту».

Фото из открытых источников в Интернете

Фотогалерея