Фаворит успеха / Степан Догадин (Иркутск)

Выпуск №1-261/2023, Лица

Иркутские театралы воспринимают этого фактурного артиста как визитную карточку Иркутского академического. В списке его сценических образов немного второстепенных, у него завидная занятость, с ним охотно работают режиссеры. Он, что называется, «так и просится» на многие роли. Так случилось с самого начала в драмтеатре, куда яркого выпускника пригласили сразу по окончании Иркутского театрального училища. Заслуженная артистка России Тамара Панасюк обратила внимание на красивого молодого человека с превосходно поставленным голосом и выраженной мужской харизмой. В дипломном спектакле «Утиная охота» играл Зилова, уже успел отслужить в армии, выглядел постарше и поуверенней других.

Фаина Раневская часто говорила, что в актерской жизни нужно везение. Такое везение улыбнулось нашему юбиляру с начала творческого пути. Попав в большую и славную охлопковскую труппу, он был тепло принят, бережно взращен, счастливо реализован. Тридцать два года служит одной, любимой сцене, радует своих поклонников. Заслуженный артист России Степан Догадин занят в чертовой дюжине текущих спектаклей, а количество архивных давно перевалило за шестьдесят. Всего на охлопковских подмостках им создано более 100 ролей самого разного плана - от трагической мрачной фигуры Хлудова в «Беге» Булгакова до нелепого ретрограда и болтуна Крутицкого в пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты», от эпической глыбы Годунова до лирического и простодушного героя задушевной истории Гуркина «Любовь и голуби» Васи Кузякина.

О завидном фаворе у капризной актерской судьбы, о творческом самочувствии любимца публики узнаем сегодня из первых уст.

- Все мы родом из детства, и мои первые артистические опыты тоже прорастали в раннем возрасте, - говорит наш герой. - Моя мама Елена Петровна Догадина много лет преподавала русский язык и литературу, была человеком большого артистизма. Она всегда со мной разучивала стихи, с самого раннего возраста. Сколько себя помню, я старательно перенимал ее интонации, вникал вместе с ней в оттенки смысла, с удовольствием участвовал в детсадовских утренниках. Первые, в шутку сказать, «триумфы» переживал у школьной доски, весь класс знал, если вызвали читать меня - будет пятерка. Один раз оказалось, что не выучил какое-то стихотворение и получил двойку, так это была сенсация на всю школу. В школе у меня появился еще один наставник. Наша учительница географии Полина Сергеевна Демина была большим энтузиастом чтецкого дела, готовила ребят на конкурсы художественного слова. Каждый год я выступал за школу на разных этапах конкурса чтецов, получал призовые места. Полина Сергеевна, в общем-то, и стала инициатором, чтобы я поступил в театральное училище. В 1983 году здесь у нас, в глубинке, великий Табаков набирал птенцов для своей «Табакерки», я пришел на прослушивание в Дом актера. Но «не показался» я ему, мэтр сказал, что мне бы еще подрасти. Тогда мы с Полиной Сергеевной поменяли всю мою программу - и уже с новой я пошел показываться в Иркутское театральное. Поступил, учился, служил в армии, вернулся. Выпускался уже в 1991 году. Было время «подрасти» во всех смыслах. Помню, когда пришел в училище, был в полной уверенности, что я читаю превосходно. И вдруг с ужасом для себя узнаю, что у меня, оказывается, есть проблема с дикцией, у меня дефект речи.

- Не может быть! У вас идеальное произношение.

- Представьте себе. Не выговаривал букву «л», говорил «пошва, сказава». Это был удар. Меня, победителя городских конкурсов, отстранили от концертов! Пришлось даже уздечку подрезать, чтобы устранить эту помеху. Вообще, годы в училище очень сильно меняют студента, приходят ребята с головы до ног в амбициях и в зажимах одновременно, ничегошеньки не умеют, а уходят очень повзрослевшими, с завидным набором актерских навыков, с пониманием законов ремесла, с ответственным и трепетным к нему отношением.

Студенчество в театральном особенное, там не бывает студентов «прохладной жизни», как в некоторых вузах. Все сумасшедшие, никого до ночи не выгонишь, варятся в кипучем творческом бульоне. Я еще в школе пробовал петь, в Клубе железнодорожников, на смотрах песни и строя обычно командовал взводом, командный голос вырабатывал. В училище научили петь по-настоящему. С замечательным педагогом Ольгой Сергеевной Чирковой мы начали петь по голосам. Я понял, что и пел я до этого, мягко сказать, условно. В общем, недолгий по времени курс обучения в ИТУ открыл для меня целый мир. Мы пропадали на занятиях, потом правдами и неправдами проникали с заднего хода в гремевший тогда кокоринский ТЮЗ, паслись там, на Новый год курсом играли сказку «Любовь к трем апельсинам», набирали сценический опыт. На четвертом курсе играли сказки в драмтеатре, наверное, тогда на меня и «положили глаз», на мое счастье.

- Думаю, не последнюю роль тут сыграл ваш активный мужской посыл, который окрашивает любой из сыгранных образов.

- Есть такое дело. Сегодня мужского начала не хватает, чего греха таить, и на сцене, и в жизни. Помните, как Несчастливцев в «Лесе» говорит: «... любовник - тенор, резонер - тенор и комик - тенор; основания-то в пьесе и нет».

- Ваш основательный баритон ко двору пришелся в академическом театре. Как вас приняли, вчерашнего школяра?

- Очень хорошо, по-доброму, по-товарищески. Нас тогда немного было, молодых. Женя Солонинкин, еще Саша Чернышов и я работали. Нас берегли, но и очень активно использовали. Ну, и нам было что предъявить, мы не были беспомощными. А труппа, в самом деле, оказалась отборной. Такие зубры, как Виталий Венгер, Виктор Егунов, Александр Берман и Людмила Слабунова, Елена Мазуренко, Тамара Панасюк, - просто ярчайшая россыпь дарований, уже с огромным опытом, с признанием. Было у кого учиться.

С Александром Зиновьевичем Берманом я играл пьесу Мрожека на двух актеров «Контракт». Там одинокий старик заказывает свое убийство, и вот между ним и молодым киллером возникает какой-то сердечный человеческий диалог, мотивирующий жить дальше. Глубокая психологическая история. Работа в дуэте с мастером была для меня очень ценной и волнующей. Помню, страшно волновался, когда в «Царе Федоре» выходил буквально на три слова в сцене с Венгером-Годуновым. Сказать надо было: «По твоему боярскому указу Василь Иваныч Шуйский приведен». И вот слово «приведен» напрочь выскочило из головы, пауза так и зависла, Шуйский просто вышел. Я был в страшном смятении, думал, уволят к чертям собачьим. Обошлось. Перед Венгером я благоговел. Сразу, как пришел, они с Егуновым замутили какой-то самостийный водевиль «Наши жены пропали». Какая-то анекдотическая история из царских времен. Денис Мацуев музыку сочинил, привел небольшой оркестрик, сам им дирижировал. Мы все пели, танцевали. Мы с Ольгой Шмидгаль лихо играли дуэт. Это была вольная импровизационная авантюра, мы ее показывали где-то «на вынос», такой свободный выплеск актерского дурачества.

В первой постановке «Поминальной молитвы» я играл русского парня Федора, внимательно наблюдал за игрой Венгера-Тевье из-за кулис. Все пытался понять, как он это делает, как творит эту поразительную магию, которая завораживает зал. У некоторых артистов считываются понятные приемы и «фокусы». У Венгера, и в роли еврейского молочника, и в других, я никогда не мог докопаться до «изнанки», загадка оставалась загадкой. Потом, когда мне наш главный режиссер Геннадий Шапошников предложил играть Тевье в новой версии спектакля, я решился только потому, что все нюансировки Венгера были во мне отпечатаны чуть ли не на клеточном уровне: я помнил каждый жест, каждый вздох мастера в этом образе.

- Вы еще гораздо раньше сыграли Абрама Шварца в «Матросской тишине».

- Да. Это я тоже, можно сказать, ответил на вызов. В 1991 году в Иркутске были гастроли «Табакерки», и в этой роли старого тщедушного еврея я увидел молодого цветущего Владимира Машкова. Был потрясен. Я вообще ходил на него смотреть, поражала точность и глубина его игры, непостижимая в таком неискушенном, казалось бы, возрасте, ему было всего двадцать шесть. Его мастерству уже тогда можно было позавидовать.

- Ваше мастерство на охлопковской сцене росло год от года. Одновременно менялся и расцветал сам театр, который на ваших глазах, с вашим участием претерпел серьезную эволюцию. Какие вехи вы отметили бы на этом пути?

- Мне кажется, начало большим переменам положила пятилетка болдыревских спектаклей. Сергей Болдырев возглавлял труппу с девяноста третьего по девяноста восьмой. Создал целый ряд замечательных постановок. Меня он сразу назначил Лопахиным в своем «Вишневом саде», удивительном атмосферном полотне с невероятно красивой сценографией Александра Плинта. Потом были «На дне», где я играл Ваську Пепла, «Хвала тебе, Чума!» по Пушкину, «Люди и мыши» Стейнбека, «Ромео и Джульетта». За роль Меркуцио я получил Первую премию областной конференции «Молодость. Творчество. Современность».

Заметный след оставил и Вячеслав Кокорин, которого приглашали на постановки. Удивительное дело, но мне приснилось его явление в театр. Во сне увидел, что репетирую с каким-то незнакомым бородатым черным человеком. И чуть ли не в тот же день встретился с этим незаурядным режиссером. Его «Лес» был настоящим прорывом в нашем репертуаре, я сына купца Восмибратова играл.

Несомненно, огромный вклад в продвижение коллектива внес директор Анатолий Андреевич Стрельцов, сумевший привлечь сюда капитал и внимание властей, инициировать масштабную реконструкцию. Здание преобразилось, его оснастили современной аппаратурой, появилось несколько сцен. Конечно, творческая энергия получила новые направления и новые стимулы. Пришел главным режиссером Геннадий Шапошников - молодой, горячий московский парень, с хорошим творческим куражом, с интересными новаторскими подходами. Любил экспериментировать с пространством: то зрителей на сцену посадит, то двери новые прорубит. Вот на Камерной сцене дополнительные двери появились, когда он ставил «Дядю Ваню», это дало возможность использовать новые локации, они хорошо служат теперь и в других постановках. Два целевых спецвыпуска артистов для театра: в Иркутском театральном училище и в Московском театральном институте им. Бориса Щукина тоже дали прекрасный результат, сформирована замечательная, прекрасно обученная труппа. В общем, расцвет театру был обеспечен. Сегодня в этом театре служить - не просто счастье, но и привилегия.

- Театр - ваш мир, ваша стихия. А есть ли какая-то жизнь за его пределами?

- Для меня, пожалуй, что и нет. Я ловлю себя иногда на мысли, что жизни за стенами театра я, в общем-то, не знаю. Рядом со мной работает моя любимая жена Марина Елина. В театре выросли наши дети, еще ребятишками были заняты в охлопковских постановках. Все инфицированы театром. Старшая Даша руководит театральной студией «Отражение», Сережа Братенков тоже артист, наша младшая общая дочка Настя учится в колледже Шопена, играет на бас-гитаре, поглощена джазом. В общем, творческая лихорадка - в нашей семье норма. Театр подарил мне и настоящих бесценных друзей. Долгие годы мы дружим и поем с моим соседом по гримерке Евгением Солонинкиным. Очень близок я был с Игорем Чирвой, который так неожиданно и безвременно нас покинул. До сих пор не могу смириться с этой утратой. Театр, наш, охлопковский, - действительно моя планета. Ни на какой другой я себя не представляю. Для меня это и дом родной, и отдушина, и прибежище. Это особый мир. Здесь царит «нас возвышающий обман», здесь случаются чудеса, здесь живут любовь, вера и надежда. И, посмотрите, ведь в наш театр не достать билетов. Выхожу на сцену - и каждый раз вижу полный зал. Значит, людям нужно то, что мы делаем. Значит, жизнь, по большому счету, удалась.

Фотогалерея