Вишневый сад давно вырублен / "Последнее лето" в Театре Наций

Выпуск №5-265/2024, Премьеры Москвы

В основе премьеры спектакля «Последнее лето» в постановке Данила Чащина на Малой сцене Театра Наций - киносценарий «Куоккала» Анны Козловой, который оказался идеальным текстом для сценического воплощения, наследуя традицию пьес Чехова и горьковских «Дачников» с их разлитой в воздухе атмосферой «накануне» тектонических сдвигов в судьбах миллионов людей. Малая сцена Театра Наций позволяет рассмотреть историю отдыхающих под Петербургом, в Куоккале (в 1948 году знаменитый дачный поселок получил название Репино), аристократов и интеллигентов крупным планом, со всеми ее мельчайшими деталями, полутонами и внутренними противоречиями. Уже в названии спектакля заложено предощущение катастрофы: летом 1916 года раскаты Первой мировой становятся всё громче и совсем скоро сольются в гулкий металлический скрежет войны Гражданской.

Прием интроспекции здесь оправдан и необходим: «Последнее лето» построено как воспоминание немолодого человека с грузом не только пройденных лет, но и опытного знания в исполнении Вениамина Смехова, и как непосредственное проживание этих нескольких дней мальчиком Ники (Андрей Титченко). Мы наблюдаем тончайший процесс перехода от восприятия событий к их пониманию и даже поэтической интерпретации. Данил Чащин точно почувствовал необходимость отказаться от линейной повествовательности - как сложилась судьба главного героя, остается тайной, что дает нам возможность дофантазировать ее, зная культурный и исторический контекст эпохи. Две точки на карте его жизни с бездной в 70 лет - это попытка формализовать память и время, установить хоть какие-то координаты и закономерности в мире, погруженном в хаос. Оттого и вспоминание о последнем предреволюционном лете пронизано одновременно радостью и болью - безжалостное будущее уже стоит на пороге и вот-вот ворвется в дом, круша всё на своем пути. Но пока жив он, живы и остальные герои - родители, соседи по даче, его память воскрешает их из небытия. В ее коридорах рождается образ матери (Юлия Пересильд), воплощающей женское очарование, порхающей, созданной для любви и семейного уюта, и оттого хрупкой в своей неспособности спастись самой и защитить ближних.

Смехов, одетый так же как и 12-летний Ники в вязаный жилет, рубашку в клетку, серые шерстяные брюки, берет на себя часть его реплик, договаривает то, что особенно страшно произнести ребенку, и он с трепетом и дрожью в голосе обращается к зрителям, вглядываясь в их лица. Все уже прожито, обо всем передумано. И сейчас, вернувшись через столько лет в эти дорогие его сердцу места, он читает стихотворение Давида Самойлова «Выезд»: «Помню - мама еще молода, / Улыбается нашим соседям / И куда-то мы едем. Куда?/ Ах, куда-то, зачем-то мы едем...» - из этих строк, ставших своеобразным эпиграфом и эпилогом спектакля, постепенно вырастают сюжет и персонажи.

На авансцене стоят старинные часы, хладнокровно отбивающие стремительный бег времени. Поворотный круг приводит всех и вся в движение: танцующие белые занавески обволакивают героев, раздвигаются и смыкаются стены, привычной жизни приходит конец, а сладкая леность сменяется чувством тревоги. В герметичное пространство, хотя окна в доме без стекол, словно он уже остался без хозяев, просачивается настоящее. На планшете сцены - земля в рытвинах с застывшими комьями грязи. Когда падает лунный свет, кажется, что блестит галька на берегу Финского залива, но в идиллическую картину вторгаются следы трагических событий XX века: почва изранена колесами автомобилей. Диссонанс между умиротворенностью жизни аристократических обитателей красивых модернистских дач и отзвуками войны, чуждой им, еще далекой, где идет неистовая борьба за право существовать, где либо ты, либо тебя, набирает обороты к концу первого акта, когда домой на побывку вернулся хозяин дома (Михаил Тройник). «Ты ждала меня прежнего, но я уже не тот, кем был раньше», - с горечью говорит барон, но возможность слышать и понимать другого утеряна, между героями воздвигнуты стены отчуждения. От былого великолепия «вишневого сада» по задумке художника-сценографа Максима Обрезкова остались несколько цветов с длинными стеблями да гигантские бабочки, чернеющие за окнами веранды - невольные свидетели очередной попытки Владимира свести счеты с жизнью. Не только любовь притупилась, разрушена и связь с природой.

А пока супруга красавица Анна и ее искусные собеседники стараются скрыться от правды изменившейся жизни размеренными трапезами за длинным столом, шампанским по утрам, литературными вечерами с декламацией стихов современников - поэтов Серебряного века (где выбирают «арбитра изящества»), музицированием, спиритическими сеансами. Горничная накрывает стол, кухарка копошится на кухне. И, кажется, никакие катаклизмы никогда их не коснутся, потому что кокон прочен, а прививка от обременительных забот эффективна. Высокие прически, очаровательные шляпки, кружевные платья, светлые костюмы беспечных дачников (художник Виктория Севрюкова) - оммаж уходящей натуре, прощание с Прекрасной эпохой. Лишенные будущего, воли к действию, они навсегда останутся в этих безмятежных летних днях. Спусковым крючком надвигающейся катастрофы явилась смерть от чахотки медиума Вуйчика (Василий Бриченко), похожего на монаха-францисканца, зарабатывающего на хлеб известным карточным трюком (ведь желание благодетелей прикоснуться к тайному и запретному неизбывно), а также любимой кошки чувствительной и неприспособленной к жизни Туси (Мила Ершова). Невидимый на сцене английский дог, наказанный за кровожадность, обозначен гремящей в жестяном ведре цепью, свисающей с колосников. Этот шум становится своеобразным колоколом, предвещающим скорый слом эпох. И будто слышится чеховское «если бы знать, если бы знать». Режиссеру очевидно важна эта игра со зрительской культурной памятью, выстраивающей цепь ассоциаций.

Мистическая линия продолжится в лице малыша Ники, в руки которого попадают карты таро. Он - проводник между мирами, в раннем детстве чудом не утонувший (и снова аллюзия на Чехова), а значит, ребенок особенный, не от мира сего, как думают окружающие. Карты раскрывают трагическую судьбу не только частых гостей Куоккалы и литературных кумиров собравшихся - Сергея Есенина, Ивана Бунина, Велимира Хлебникова, Владимира Маяковского, Осипа Мандельштама, Николая Гумилева, но и всех, сидящих за столом. И уже готова расплакаться героиня Юлии Пересильд, «одинокая глупая деточка», подражая Вертинскому. А ее покойница мама (Людмила Трошина) является этим последним летом прямиком из «Вишневого сада», чтобы помолиться за своих несчастных детей и проститься с домом.

То, что война навсегда изменила барона, ясно с самого момента его возвращения, это без всяких карт таро предсказывал доктор Федор Гаврилович. Владимир сторонится жены, потеряв свою мужскую силу после контузии, не разговаривает с сыном, замкнувшись на собственном несчастье. Все они молчат о самом главном - что было пережито в разлуке. Его не способна тронуть и страшная гибель денщика, практически члена семьи и жениха кухарки Кати, сколько он таких смертей уже перевидал. Огрубение души становится защитным механизмом, оберегающим психику человека, покалеченного войной. Ум, благородство русского офицера, его чувство долга сводится к эгоистичному желанию демонстративно покончить с этой жизнью либо здесь, на веранде, на глазах у домочадцев, либо на поле боя. С показным спокойствием звучит из его уст «Рабочий» Гумилева (поэт через пять лет будет расстрелян): «Кровь ключом захлещет на сухую / Пыльную и мятую траву». Однако Владимиру единственному выпадет жизнь в эмиграции, и остаток дней барон проведет в Париже, работая консьержем. Другим же, как в случае с Анной и Ники, - предстоят долгие скитания, Тусе вместе с эмансипированной Лидой, носящей кожаный плащ и шаровары и свято верящей в силу русского оружия (Серафима Красникова) - лагеря, доктору - пытки и последующий расстрел, кухарке - голод блокадного Ленинграда, и связь с влиятельным человеком не в силах будет от этого уберечь. А новый денщик барина Прохор (Василий Бриченко) станет большим начальником в карательных органах, уничтожит тысячи священников. Таким фантастическим предсказаниям он не поверит и сам. Но ни стремление к равноправию и порядку, ни нагрудный крестик и теперь не остановят его перед желанием взять пышку- кухарку силой.

Пожалуй, доктор Федор Гаврилович в исполнении Виталия Коваленко - самый интересный и многогранный персонаж «Последнего лета». Тайно, по-мальчишески влюбленный в хозяйку дома, он сохраняет и трезвость ума, и прямоту, и даже язвительность. В своем знании людей и проницательности он воплощает разом традиции всех докторов русской литературы. Любимая женщина слишком легко и безрассудно согласилась обрести с ним второе дыхание жизни, но, узнав всю правду о нездоровье мужа, осознала свой долг быть верной ему и в радости и в горе, однажды поклявшись перед алтарем. Получив отставку, доктор делает свой выбор, продиктованный романтическим порывом, - видимо, он все-таки откажется от врачебной практики в Париже и останется подле Анны, как это было до сих пор. И только состарившийся герой Вениамина Смехова знает, что наступивший день будет последним, когда семья собралась вместе - отец вновь наденет военную форму и уйдет из их жизни навсегда...

Тихий шум прибоя, волнующая музыка или сотканная из ожидания и тревоги тишина, вспышка старинного фотоаппарата, напоминающая разрыв снаряда, сопровождают спектакль Данила Чащина. И в конце отчетливо звучит тема долга с почти что булгаковской интонацией: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит», ̶ идет ли речь о человеке или же отечестве. Но, что особенно важно, эта мысль подвергается сомнению, кристаллизуется и оборотная, порой неочевидная сторона исполненного долга - благородная жертва бывает тщетной и совсем не героической, а испытанные страдания и потери не имеют оправдания. Невозвратимость счастья и подлинных чувств - то, что случилось с этими, в общем-то, прекрасными, великодушными, культурными людьми, потерявшими свой земной рай и растворившимися в небе над Финским заливом.

Фото предоставлены пресс-службой Театра Наций

Фотогалерея