САРАТОВ. Что боги готовят смертным

Выпуск №8-268/2024, В России

Не Еврипид, не более привычный для нашего времени Ануй и не Людмила Разумовская в начале действия, хотя спектакль поставлен по ее пьесе. В начале там было Cлово, и Слово от Иосифа Бродского, с его мерной и очень «античной» строкой.

Никто никогда не знает, откуда приходит горе.

Но потому, что нас окружает море,

на горизонте горе заметней, чем голос в хоре.

Оно приходит в Элладу чаще всего с Востока.

Спектакль «Медея» по пьесе Разумовской режиссера Олега Загуменнова в Саратовском ТЮЗе Киселева начинается с шума прибоя и - неканонического перевода Еврипида Бродским. Широкий экран с бурным морем на Камерной сцене Старого ТЮЗа справа. Простая металлическая конструкция со ступенями слева. Или со скалистыми уступами (художник Ольга Колесникова). Сетчатая металлическая преграда сверху. «На переднем плане окаменевшая от горя Медея. Время от времени на ее застывшее лицо, устремленное к морю, как волны на берег, набегают слезы. Она их не замечает». К ней по очереди будут приходить Старуха, Старик, Гонцы, Эгей.

А она, худая, высокая, с волосами, стянутыми в пучок, в расстегнутых берцах - Медея (Наталья Горячева), солдатка, привыкшая к бесконечным походам с мужем-героем Греции (спит одетой, подложив кулак под щеку), будет ждать Ясона и не верить в его измену.

Архетип Медеи - одна из самых страшных в античной мифологии. Режиссер выбрал пьесу женщины, которая после гневного хора авторов-мужчин, безоговорочно осудивших это «чудовище» - колхидскую царевну, пытается если не оправдать, то хотя бы понять героиню. Причиной злодейства здесь не только безумная любовь к мужу, ради которого она предала отца, родину, погубила младшего брата. А степень доверия к нему, которая равна ее любви. Потеря доверия для Медеи хуже смерти.

Максималистка, делившая с вождем аргонавтов гоненья, нищету, случайное жесткое ложе, поначалу она и слушать не желает Старуху (Тамара Цихан), проницательную и строгую. «Ох, жизнь длинна, в ней всякое бывает!» - пытается та оправдать Ясона. И рассуждает о различиях мужской и женской природы. Но ни разумные доводы, ни прибытие гонцов с щедрыми дарами - откуп коринфской царицы за мужа - не действуют на Медею: «Ясон мне мать, отец, родные братья, возлюбленный, жених, отец моих детей, моя отчизна, дом, защита, крепость, мое дыханье, руки и глаза, супруг мой ненаглядный, моя отрада, мой кумир, мой бог!» - упорно твердит она, а в глазах непролитые слезы.

Только появление видного, уверенного в себе царя Эгея (Роман Мартынчев) и его предложение ей, законной жене, немного отрезвит колхидскую изгнанницу. Если боги допустили, чтоб к ней сватался Эгей... значит, Ясон и правда ее бросил? Она уйдет за Эгеем не к алтарю, а к собственной голгофе: раз ее тело не нужно любимому мужчине, пусть оно достанется любому!..

Во второй части спектакля мы увидим другую Медею, опустошенную предательством. Безучастно лежит она у скалы в белой рубахе, с распустившимися косами. После ночи с афинянином ее заперли в трюме, выбралась еле живая... И тут явится тот, кого больше не ждут. Седеющий, все еще красивый Ясон с гладким холеным лицом (Никита Матризаев).

У Еврипида вождь аргонавтов хитер, изворотлив, рад, что избавился от «колдуньи». У Ануя они с Медеей велеречивы оба, топят друг друга в потоке взаимных упреков. Ревности в них, очевидно, больше, чем страсти.

В пьесе Разумовской Ясон снова клянется в любви и находит оправдание любым своим поступкам. И так гладко все у него выходит... Ему как сыну царя непременно нужно царствовать, детей он возьмет во дворец, ее спрячет в горах и будет навещать - часто-часто... Этот Ясон, помимо своей воли, все еще болен Медеей. Однако «выпрашивание чувств противно природе чувств». Слезы мгновенно высохли - в голосе Медеи прорезалась сталь.

Ясон колеблется (актер тонко передает его состояние), готов остаться даже после грехопадения жены. Но огонь мести уже проник в кровь Медеи. Она отправляет сопернице смертоносный подарок. Увидев пылающий Коринф, в котором сгорела юная царица, а теперь горят дома, гибнут люди, дети... Ясон бросается к морю.

Только в одном своем варианте древнегреческий миф не превращал Медею в мировую злодейку. Она лишь травила Креонта (царя Коринфа) и сбегала из города, не успев забрать детей. Тех из мести убивали коринфяне. Злые языки даже говаривали, что Еврипид приписал матери убийство сыновей... за огромную взятку от отцов города, желавших восстановить его доброе имя.

Как бы то ни было, Разумовская придерживается привычной версии преступной Медеи. По пьесе вождь аргонавтов снова вернется и... снова простит. Но не все можно забыть и не - все простить. Режиссер, не переписывая финал, просто оборвет действие после сцены, когда Медея, высохшая, безмолвная, больше похожая на собственное надгробие, принесет тряпицы, в которые завернуты дети, и спрячет в большой сундук. Мы не увидим детей - лишь услышим их беззаботный смех. Мать уляжется сверху на тяжелую крышку, «жестокой поступью» подойдут волны, они все выше, все ближе - вот-вот поглотят сундук и несчастную мать. Строки Бродского снова побегут по экрану: «Никто никогда не знает, что боги готовят смертным».

Никто и никогда.

В этом спектакле, подчеркнуто сдержанном на эмоции и жесты, пока только двое поднялись до настоящих трагических высот - Медея и Старуха. Нечеловеческая боль в глазах брошенной жены. «Но не прольются слезы из глаз, крик не раздастся». Отсвет ее в лице верной Старухи. Любовь бывает и такой - страшной в своем безумии. Она может смириться, ужиться с обманом, а может сломаться. И непоправимо увлечь за собой, в черную бездну Тартара все, что любила сильнее всего.

Фото Андрея ЛАПШИНА предоставлены театром

Фотогалерея