Мечты о чем-то большем/«Безымянная звезда» (La'Театр)

Выпуск № 2-122/2009, Премьеры Москвы

Телеверсия румынской пьесы «Безымянная звезда», вышедшая в 1978 году, сразу стала культовой, хотя и театральные спектакли, поставленные куда раньше, тоже были популярны. Больше того, пару лет назад, к 100-летию Михаила Себастиана (1907-1945), в Москве возникли и мюзикл, и даже кукольный спектакль по этой пьесе, снискавшие успех.

Новая, антрепризная постановка компании «Lа'Театр», с одной стороны, учитывает бенефисную природу этой лирической истории и рассчитана на известных актеров, а с другой — свободно интрепретирует знакомый сюжет, отчего лирическое содержание пьесы лишь обостряется.

Прежде всего спектакль режиссера Ольги Анохиной и художника Михаила Обрезкова достаточно серьезен и постановочно добротен, что не позволяет воспринимать его снисходительно, как это обычно принято в отношении к антрепризным проектам.

События разворачиваются в захолустном городишке, где даже скорые поезда не останавливаются. А потому на планшете болотного цвета трава, подходы к железнодорожному полотну заросли сорняками, а здание вокзала давно обветшало. Но всему этому художник придает какой-то странный уют, особенно трогательный на фоне огромной карты Европы, где можно различить и Мадрид, и Житомир, и Мозырь.

Ирония сценографа вовсе не уничижительна: фоном для обители учителя астрономии становится старинная карта звездного неба, наивная и беззащитная, но явно представительствующая от имени вечности.

Однако внешне благодушная атмосфера «бабьего лета» Восточной Европы по сути обманчива: сознавать себя частью чего-то беспредельного обитатели городка явно боятся. Этот страх, похоже, вселился в них со школьных лет. Во всяком случае, учительница физики мадемуазель Ку-Ку самозабвенно следит за ученической, тем более девичьей, нравственностью, расклеивая по столбам и заборам устрашающие приказы, запрещающие ученицам появляться на вокзале в момент следования через город скорого поезда. Так эта неопределенного возраста дама (Дарья Фекленко) подавляет собственные комплексы, свою женскую нереализованность.

Но за этим возникает и другой мотив: в затхлом воздухе городка висит какой-то морок, здешняя обыденность угнетает сознание, мешает дышать. Персонажи поначалу довольно вяло отмахиваются от филиппик мадемуазель Ку-Ку, хотя ее настойчивость не просто навязчива, но и опасна: так «малыми дозами» в общественное сознание проникает идея подчинения дурацким законам, которым вовремя не сумели противостоять. Здесь каждый предпочитает оставаться в своей скорлупе, не покидая ее без особой надобности.

Для режиссера важно не только то, что Румыния — родина классика европейского абсурда Эжена Ионеско, но и то, что в этой стране, наравне с Италией, по сути зарождался и до поры процветал особенный, ранний, якобы мягкий, но явно ползучий, а потому не менее ужасный «средне-европейский» фашизм. Вульгарных акцентов режиссер избегает, но незаметнаая неспешность этой «пневмонии» незримо пронизывает все вокруг как ядерная пыль. Спастись можно только по одиночке — сохраняя мечту и тайну, оберегая в себе любые проявления творческого духа, будь то намерение открыть новую звезду или написать симфонию. Параллельное, несмыкающееся с действительностью существование — тоже одна из тайн этой жизни, где даже посещение кинотеатра — такая же эфемерная попытка спастись и сохраниться.

Разумеется, родственные души находят друг друга и объединяются какой-то тайной общностью.

Молодой учитель астрономии Мирою — Евгений Чернышев и композитор-самоучка Удря — Игорь Старыгин — души явно родственные. Им удается жить «по касательной» относительно внешнего давления, сохраняя, по мере сил, иллюзию независимости.

Так формируется лирическая стихия, но развивается она в сюжете со странной неспешностью. Встреча Астронома и Незнакомки здесь не «солнечный удар», а мерцание далекой звезды, лишь ненадолго отклонившейся от своего «законного» пути.

Артист Евгений Чернышев с удивительной деликатностью и психологической пластичностью играет астронома Мирою человеком духовно цельным и глубоким, чьи взаимоотношения с мирозданием выстраданы и неординарны. В чем-то этот провинциальный учитель не менее загадочен, нежели внезапно возникшая в его обиталище «женщина ниоткуда». Даже упрямство его окрашено той же деликатностью, а выживать ему помогает уникальная душевная щедрость, тоже выраженная неброско, но неоспоримо.

Возникшая из облака «фосфорическая женщина» в золотых одеждах кажется невесомой и пугающе нездешней, а потому ежесекундно рискующей и беззащитной. Артистка Юлия Меньшова строит роль на непрерывном разнообразии оттенков удивления и вежливого, чуть инфантильного любопытства к неведомому.

Оказавшись посередине Нигде, Мона не столько теряется, сколько постепенно увлекается предлагаемыми обстоятельствами этого инобытия, где неожиданно обнаруживаются свои ценности. Разумеется, ей остаются чужды глубинные законы мироздания, но, оставаясь Женщиной, Мона искренна и чиста перед Мирою в своей благодарности ему, а это для нее синоним любви.

То, что связывает Мону и ее азартного хозяина Грига, трудно назвать любовью или даже страстью, Мона для Грига то ли птица на привязи, то ли искусственно выведенный экзотический цветок, которым Григ дорожит как заядлый коллекционер. Между ними есть какой-то опасный для обоих договор, выполнять условия которого тому и другому временами становится невмоготу. Во всяком случае Валентин Смирнитский в своем герое видит прежде всего уставшего человека, старательно оберегающего иллюзию власти, ради которой живет. Актер, пожалуй, впервые играет этого по-своему страшного человека с неожиданной легкостью, что вовсе не лишает характер драматизма и противоречивости. В его обволакивающей мягкости есть свой магнетизм, что вовсе не мешает ему рявкнуть на любовницу. Его смешит мировоззрение Мирою, но он безропотно дает деньги его наивному коллеге-композитору на покупку английского рожка, столь ему необходимого. Роль Удри Игорь Старыгин тоже легко переводит в лирический план, делая его похожим на шекспировского Горацио, с той лишь разницей, что «тишину», которая досталась в финале учителю астрономии, именно Удря способен обратить в музыку. А потому спектакль завершается гармонизирующей темой человеческой страсти — звучит музыка Верди, кажется, лучше других все знавшего про «астрономию любви».

Фото предоставлены компанией «Lа'Театр»

Фотогалерея