Русская классика на тбилисской сцене

Выпуск № 2-122/2009, Содружество

На афише Тбилисского русского театра им. А. Грибоедова появилось название еще одного произведения Федора Михайловича Достоевского: на этой сцене уже несколько лет с успехом идет «Кроткая». Режиссер Андро Енукидзе, известный своими постановками на российской сцене и отмеченный призом на театральном фестивале Ф.Достоевского в Старой Руссе, обратился к произведению писателя, на первый взгляд, исключающему сценическое воплощение, – к «Запискам из Мертвого дома». Много написано о театральности романов Достоевского, однако названная книга не относится к числу последних. Тем не менее, внимание А.Енукидзе привлек рассказ «Акулькин муж» – по его мотивам и была написана пьеса. Персонажи, только обозначенные Достоевским, зажили полнокровной жизнью, а некоторые были просто выдуманы автором инсценировки – А. Енукидзе, так что несколько страничек рассказа превратились в сочное, расцвеченное страстями и юмором представление. Оно называется «Достоевский. ru». В его центре – роковая судьба треугольника: Фильки Морозова (Арчил Бараташвили), Ваньки Шишкова (Олег Мчедлишвили) и Акулины (Мари Кития). В спектакле трагическое сосуществует с комическим, реалистическое - с «фантастическим» в понимании этого термина самим Достоевским, подразумевающим некую сгущенную реальность, так сказать, квинтэссенцию реальности…

Причина развернувшейся в этой истории трагедии – как и всех высоких трагедий! – в многообразии непримиримых конфликтов. Об одном из них говорит Дмитрий Карамазов: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей!» Немногословная, гордая Акулина становится жертвой роковой любви-ненависти двух мужчин: один – Филька – страшно оклеветал ее, другой – Ванька – зверски убил. Но причина здесь отнюдь не только в рогожинских неудержимых, дьявольских страстях, но и в борьбе за самоутверждение: Филька – «авторитет», хозяин положения, дерзко бросающий вызов жизни, готовый на любое преступление ради достижения цели, Ванька – «тварь дрожащая», завидующая дерзости и популярности Фильки: тоже тема зрелого Достоевского, получившая яркое воплощение в «Преступлении и наказании». За Филькой – поддерживающая его во всем, преданная и раболепствующая «братва», за Ванькой – никого и ничего, и он жаждет быть подобным Морозову, который «так гуляет, что земля стоном стоит, так гуляет, что гул над городом идет». «Я тоже куролесить хочу!» – заявляет Ванька, завидуя успеху Фильки у девок, и как-то по-детски рыдает на коленях у сочувствующей матери, свернувшись калачиком… На какое-то мгновение это же мучительное страдание отразится на лице Шишкова в другой сцене – когда Филька снова посеял в его душе сомнение в чистоте Акулины. Гримаса боли – и снова зловещее ерничанье накануне жестокой расправы с женой.

Но страшнее другой конфликт – неявный, глубоко спрятанный. Именно от него рождается беспредел. Конфликт – в экзистенциальном ощущении пустоты и безысходности жизни – ску-у-ушно! Всем в этом спектакле «скушно»… О скуке говорят Филька, пытающийся убежать от тоски в пьянство и разгул, а затем завербовавшийся на солдатскую службу вместо другого; Ванька, отчаянно добивающийся самоутверждения через выгодный брак; бабы, самозабвенно, в какой-то судороге перемывающие косточки ближним; мать Ваньки (Ирина Квижинадзе), которой и словом-то не с кем перемолвиться в пустом доме, где «хоть зайца гоняй»…

То ли полуслепой, то ли прикидывающийся таковым, хитроватый купец Микита Григорьич как будто не отдает отчета в своих поступках и местонахождении (Михаил Арджеванидзе). «Все знают, что я за пять шагов ничего не вижу! Где я?» – говорит Микита Григорьевич. А на самом деле он просто лавирует в разных обстоятельствах.

В петле пытается найти избавление от кошмара жизни Мещанин (Михаил Амбросов)… Этот несчастный, вертлявый человечек, всячески стремящийся выжить в жестоком мире, не выдерживает концентрации зла в окружающей реальности, не видит никакого смысла в людских страданиях. «В самом деле, какое право имела эта природа производить меня на свет, разве я просил ее об этом?» – в отчаянии выкрикивает он.

В соответствии с домостроевскими установками существует преуспевающий купец Анкудим (Валерий Харютченко) – отец оклеветанной Акулины. Но, как говорится, нет приема против лома – Филька выбивает почву у него из-под ног. При всем своем кажущемся могуществе, уверенности в себе Анкудим оказывается колоссом на глиняных ногах. В финале это совершенно раздавленный человек, боль потери в нем сильнее веры в справедливость Божьего промысла. «Доченька!» – как бы угасая, произносит Анкудим.

В этом алогичном, перевернутом мире, построенном на непримиримых, трагических противоречиях, любят ненавидя и ненавидят любя.

Стоит ли удивляться, если суть всей жизни этих людей выражена в образе серого сруба – избы с могильным крестом на крыше (художник Айвенго Челидзе). Они тщетно пытаются найти брод, выбраться из трясины – прежде всего внутренней…

Действие спектакля развивается лавинообразно, одна картина быстро сменяется другой, что отражает темп, ритм и интонации стремительно меняющейcя жизни, назревающих страстей.

В этом мрачноватом спектакле, тем не менее, много смешных сцен, ситуаций. Особую роль играет «братва» – своего рода хор, собирательный образ народа. Он активен, выражает свое отношение к происходящему, вмешивается в действие, жестоко карает или оправдывает, рассказывает зрителям о событиях, происшедших «за кадром». «Братва» организована вокруг всесильного Фильки, неподчинение его воле беспощадно карается.

Начинать анализировать спектакль, вероятно, нужно было с его драматургической основы – пьесы. Специфический язык героев, речевые повторы заставляют текст как бы «бликовать», рождая не только новые смыслы, но и особую атмосферу, особую «ткань» спектакля, трагический взгляд на ирреальный, абсурдный мир, в котором люди общаются на языке, отражающем перевернутое сознание… Таким образом, речь персонажей несет не только этнографическую, но и художественную ценность. К примеру, повторы, так называемый параллелизм, свойственны народной речи. «Он так гуляет, что земля стоном стоит, он так гуляет, что гул над городом идет» или «Не дочь она мне теперь, не дочь!»…

Повторы речевые сочетаются с повторами ситуативными. Вот Ванька стоит перед братвой, во главе – Филька, куражится. «Ты рассказывай, рассказывай, а я буду в тебя медные монетки кидать!» - нагло заявляет Морозов, стараясь унизить Ваньку. Другая сцена – во главе братвы Ванька, перед ним переминается с ноги на ногу Мещанин. Ванька говорит ему, подражая Фильке: «Ты рассказывай, рассказывай, а я буду в тебя медные монетки кидать!» – тем самым подчеркивая свое новое положение – положение лидера.

Есть ли альтернатива беспределу и тоске? Возможно, альтернатива в Акулине – еще одном прообразе героев позднего Достоевского. У актрисы Мари Кития практически нет текста, но ее Акулька – образ очень говорящий, насыщенный внутренней жизнью. Она почти неслышно скользит по сцене, словно тихая музыка. В этом персонаже угадываются черты Сонечки Мармеладовой с ее терпимостью, способностью к самопожертвованию, чувством собственного достоинства. Но может ли быть альтернативой злу это жертвенное начало, эта покорность, готовность безропотно принять свою участь? Впрочем, христианские идеи непротивления злу тоже были близки Достоевскому… И они звучат в анкудимовских словах в финале, обращенных к Мещанину, готовому расстаться с жизнью: «Грех это! Над всеми нами Бог, он все видит и любит нас!»

Говоря о спектакле, нельзя не отметить удачный актерский ансамбль. Интересно наблюдать за дуэлью двух матерей – Акулины и Ваньки. Людмила Артемова и Ирина Квижинадзе демонстрируют настоящий актерский кураж. С максимальной актерской самоотдачей работает Михаил Амбросов, создавая яркий трагикомический образ маленького человека. Неожиданным предстает Михаил Арджеванидзе – он тщательно лепит образ своего несуразного, неприкаянного типа, который когда-то до смерти забил свою жену. Интересно проследить метаморфозу персонажа Валерия Харютченко. Сначала это самодовольный, важный, словно гусь, купчина, небрежно принимающий заискивание окружающих, в конце – несчастнй старик. Актер работает «с отношением» к своему герою – от легкой иронии до глубокого сострадания…

Не уступают опытным актерам молодые – Арчил Бараташвили и Олег Мчедлишвили. Их удачный дуэт – один из факторов успеха спектакля. Хочется также отметить «братву» - Софико Ломджария, Этери Маглакелидзе, Дмитрия Спорышева, студентов В.Габашвили, И.Кенчадзе, А.Лубинец, А.Полян, Е.Шилло, М.Мумладзе, Н.Калатозишвили, Н.Нинидзе. Все вместе они работают на успех целого.

Атмосферу спектакля создает и музыкальное оформление. Его автор – Андро Енукидзе.

Интерес к русской классике проявляет и грузинский театр. На малой сцене Тбилисского театра им. К.Марджанишвили состоялась премьера «Дамы с собачкой» по мотивам чеховского рассказа. Поставил спектакль художественный руководитель театра Леван Цуладзе. Кстати, недавно «Даму с собачкой» увидели в Израиле, после чего в прессе появились восторженные отклики.

Это, безусловно, очень грузинская «Дама с собачкой», отразившая восприятие русской классики человеком другой культуры, вступившим с ней в активный творческий диалог. Режиссер вышел за рамки текста, не ограничившись историей любви Анны Сергеевны и Гурова, - нафантазировал судьбу героев через много лет после того момента, как читатель расстается с ними на страницах чеховского рассказа. «И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается», – слова, которыми завершается произведение, стали толчком для воображения Л.Цуладзе. Он раскрыл скобки и показал, что именно, на его взгляд, было «самым сложным и трудным». Это, собственно, то, что ожидало русское дворянство, русскую интеллигенцию после октябрьских событий 1917 года – гибель ее лучших представителей, цвета нации, трагедия страны Толстого, Чехова, Бунина…

С изображения революционной России и начинается спектакль: звучит песня «Белая гвардия наголову разбита, а Красную армию никто не разобьет» – ее исполняют красноармейцы, стройным шагом проходящие за занавесом в глубине сцены; слышны пулеметные очереди, звуки разрывов снарядов… В этом кромешном аду в прошлом профессор, а ныне бомж (Бесо Бараташвили) общается с бездомной собачонкой, вспоминая Крым, Ялту, пальмы и красивую влюбленную пару – Анну Сергеевну и Дмитрия Дмитриевича… И это сладостное воспоминание не только и не столько о них, сколько об утраченном рае, мирной, счастливой жизни. На сегодняшний день от нее ничего не осталось, но память совершает чудо, и профессор вновь, словно по мановению волшебной палочки, оказывается в Ялте!..

Режиссер воссоздает пряную, нежную, насыщенную морскими ароматами и импрессионистическими звуковыми образами атмосферу курортного города, населяя его куклами и людьми, – это своего рода тандем живых и неживых актеров: у каждого персонажа спектакля сразу два исполнителя. Так, вначале на сцене появляется Анна Сергеевна– кукла, а за ней – актриса Нана Калатозишвили, то же самое происходит с Гуровым – в Ялту на игрушечном поезде прибывает… кукла, затем мы видим артиста Нику Тавадзе. Какие-то эпизоды разыгрываются только куклами, другие – только актерами. При этом ловишь себя на мысли, что моментами просто забываешь, кто перед тобой – человек или кукла. Разве что герои-марионетки кажутся более трогательными, беспомощными и смешными, нежели люди, – словно обнажается глубинная суть такой, в общем-то, незащищенной человеческой природы. К тому же участие кукол предполагает неожиданные сценические возможности, придает действию кинематографическую выразительность, объемность, а сценам – большую пластичность.

В спектакле марджановцев много юмора, иронии, царствует поэтическая мечта, высокая духовность и человечность, присущие грузинской театральной эстетике, культуре вообще. А куклы в данном случае этому способствуют – мы видим множество забавных, милых персонажей: это и вереница отдыхающих, вовсю предающихся веселью, поющих; это и компания жизнерадостных кутил-грузин, которым надоели бесконечные курортные процедуры; это и симпатичная пара старичков, лузгающих семечки и от нечего делать внимательно наблюдающих за отдыхающими; это и закутанный в плед одинокий пожилой человек, читающий газету (автор кукол и костюмов Нино Намичеишвили). Вполне в стиле этой публики два придуманных режиссером персонажа, словно оттеняющих драму главных героев. Это пара: тот самый профессор (рассказчик) и его пассия, слишком бойкая санитарка (Ната Кахидзе), сначала претендовавшая на Гурова, а затем, за неимением лучшего, ловко охмурившая пожилого москвича. Эта режиссерская вольность, сначала немного шокирующая, позднее кажется оправданной в контексте стилистики спектакля.

Музыкальный ряд (композитор Вахтанг Кахидзе) сливается, перекликается с общей атмосферой грузинской «Дамы с собачкой»: «по капиллярам» спектакля «текут» ностальгические мелодии – сентиментальная песня «До свиданья, до свиданья, не забудь мое страданье!» на слова старинных русских страданий и музыку В.Кахидзе, «Горные вершины» в исполнении Нани Брегвадзе… Все проникнуто мягкой лирикой, легкой театральностью. Актеры, работающие с куклами, тут же становятся персонажами, вовлекаются в веселую игру, дождь и морские волны рождаются тут же, на наших глазах – с помощью обыкновенной лейки. В глубине сцены мигает маяк, медленно проплывает пароход, освещенный огнями (сценография Левана Цуладзе). Ялта!..

Совершенно иная атмосфера в следующем эпизоде: Москва, поздняя осень, первый снег, ликование горожан, игра в снежки и… наступление Нового года. Гуров вместе со всеми охвачен радостным чувством, но вскоре его начинает преследовать образ Анны Сергеевны. Ее призрак проходит в глубине сцены, является Дмитрию Дмитриевичу из камина. А ведь это режиссерское решение (по сути, фокус, трюк!) возникает из одной-единственной фразы Чехова: «Она по вечерам глядела на него из книжного шкафа, из камина, из угла…»

Другая сцена. Застолье. Хрустальная посуда на столе. Лица гостей скрыты за черными масками-платками. Зрители видят только бокалы – они становятся действующими лицами… И вдруг сквозь этот хрустальный звон и «закадровую» болтовню ни о чем неожиданно прорывается женский голос – голос Анны Сергеевны, произносящий монолог Нины Заречной «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени...»… А потом среди безликих, стертых фигур мы видим бледное, страдальческое лицо Гурова, он буквально взрывается обличительным монологом: «Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя…!» Гуров – Ника Тавадзе – распахивает руки, словно крылья, будто действительно хочет улететь от тягостных однообразных будней в другую, яркую, осмысленную, наполненную жизнь. И вдруг… оказывается у глухого забора, в городе С., где живет Анна Сергеевна.

По кинематографическому принципу построена сцена встречи героев в театре. Мы становимся свидетелями безумного смятения Анны Сергеевны и Гурова, влюбленные в волнении бегут по лестницам, «бегущим» вместе с ними – кукольный театр и здесь демонстрирует свои неограниченные возможности… И вновь тесное взаимодействие с музыкой – звучит квинтет из «Пиковой дамы» Чайковского (именно «Пиковую даму» дают в этот день в театре – по версии театра Марджанишвили) со словами «Мне страшно, страшно!»

Высокой духовностью отмечены любовные сцены Анны Сергеевны и Гурова – мы видим их дважды: вначале с участием актеров, в другой картине – в исполнении кукол…

История, рассказанная в спектакле профессором, не имеет финала – рассказчик погибает, погибает в городе, охваченном смутой гражданской войны… И для нас очевидна перспектива любви Анны Сергеевны и Гурова в стране, где разрушены важнейшие нравственные ценности. Почему-то вспоминается «Бег» Булгакова… Печально и многозначительно звучит под занавес «До свиданья, до свиданья, не забудь мое страданье».

Фотогалерея