Якутск

Выпуск №4-124/2009, В России

Общим местом театральной критики давно стало утверждение, что сколько режиссеров, столько и вариантов прочтения текста и подтекста пьес А.П.Чехова, а его персонажи говорят на сотне языков, в том числе и на якутском.

«Дядя Ваня», поставленный на сцене Государственного театра юного зрителя Республики Саха (Якутия) молодым режиссером Динисламом Тутаевым, на мой взгляд, получился гораздо более чеховским, чем «Три сестры» у главного режиссера Саха театра Сергея Потапова, бывшего наставника Динислама по Якутскому колледжу культуры и искусства.

Однажды на фестивале в Тюмени, где Якутский ТЮЗ (тогда еще Театр юмора и сатиры) получил «Золотого конька» за спектакль «Захотевшие ребенка», я услышал из уст Юрия Михайловича Барбоя, профессора СПбГАТИ, президента Санкт-Петербургской гильдии театральных критиков, четкую формулу: у театра только две группы крови – он либо игровой, либо психологический. С группой крови своих «Сестер» Потапов, похоже, так и не определился, что и повредило цельности восприятия спектакля.

Его ученик по смелости и оригинальности режиссерского мышления от учителя старается не отставать, что уже успел доказать своей первой самостоятельной работой – андеграундным спектаклем «Звезды». Но в «Дяде Ване» он пошел по простому и торному (что, однако, не значит неверному) классическому пути, чем сразу решил если не главную, то очень важную просветительскую задачу: познакомил якутского зрителя с произведением А.П.Чехова. Текст пьесы не претерпел практически никаких купюр и изменений, а о добротном качестве перевода свидетельствовала реакция зала.

Если попытаться определить суть спектакля в трех словах, то слова эти будут: логичность, лаконичность, ритмичность.

Темпоритм, заданный с первых минут, словно по метроному, держался до самого финала, даже когда Тутаев, отдавая дань своим «игровым» пристрастиям, добавлял в действие водевильные акценты. Такое далеко не всегда удается даже более опытной труппе, а для молодого актерского ансамбля ТЮЗа это тем более удивительно, если учесть, что работа над спектаклем была закончена еще в феврале 2009 года и с тех пор Динислам, ныне студент Московского института культуры, к нему не прикасался. Помогает еще и то, что спектакль идет без антракта – у ТЮЗа, не самого богатого театра в республике, своя демократичная публика и семейная атмосфера в зале, только тюзовский зритель способен без ропота высидеть два часа на жестких и неудобных стульях. Подобных жертв искусство других театров давно не требует.

Термин «лаконичность» относится, прежде всего, к сценографии Прасковьи Павловой – на сцене ничего лишнего: стол, стулья и обязательный для дачной пьесы былых времен самовар. Ключевой символ – увитое лампочками дерево – до поры не заметно. Оно загорается и гаснет вместе с надеждами героев. Оформление спектакля монохромное: черно-белое. Его герои – шахматные фигурки, которые передвигает по доске сцены гроссмейстер Время.

Логичность спектакля вытекает из логики поведения персонажей, и спектр психологичности здесь, что называется, от Павлова до Фрейда, как если бы оба великих старца взялись по очереди толковать слова и поступки чеховских героев. За них это пытаются делать режиссер и актеры. Иногда убедительно, иногда не очень.

Я вообще стараюсь как можно реже критиковать актеров, разве что за откровенную халтуру. Они люди зависимые и выполняют режиссерский замысел. В случае с «Дядей Ваней» замысел режиссера угадывается в достаточно очевидном намерении создать хороший актерский спектакль, который интересно не только смотреть, но и играть. А играют все с удовольствием! Якутские актеры не изображают вымирающих представителей русской интеллигенции начала прошлого века, а живут их жизнью, живут так, как жили бы сами в предложенных обстоятельствах. Этим, собственно, спектакль и интересен. Отсюда его подкупающая наивная искренность. Появляясь на сцене, как ряженые, актеры буквально за пару минут вовлекают зрителя в свой мир, ты уже внутри спектакля и не обращаешь внимания на плохие парики, дикие буденовские усы и клееные бороды.

Очень хорош весь актерский ансамбль. Петр Андреев в роли профессора Серебрякова подчеркнуто дряхл и являет собой некий антипод Дориану Грею – все его былое величие осталось только на портрете, украшающем правый просцениум. Он по-водевильному смешон, его жалобы жалки и отвратительны не только жене – красавице Елене (Анна Иванова) с замороженной мимикой и душой, но и трепетной, любящей дочери Соне.

Соню играет молодая артистка Айталина Ильина, играет с большим подъемом и чувством. Я бы даже назвал ее первой скрипкой в этом спектакле, который по раскладу ролей в пьесе скорее мужской.

Войницкий в исполнении Федота Львова – фигура донельзя противоречивая – смесь водопада с фонтаном: то вниз, то вверх. Такое впечатление, что он лопается от избытка – то ли чувств, то ли желчи. При этом о своей любви к Елене он говорит не с восторгом, а с ноткой брезгливости, зато сколько неподдельной страсти в истерической ненависти к ее мужу. Степень накала и громкости в сцене с объяснением и стрельбой из револьвера (сто раз смотрел, и все равно вздрогнул) почти за пределом разумного.

Доктор Астров – центральный и любимый во все времена герой – здесь, пожалуй, не совсем привычен. Дюьлустан Семенов играет не спивающегося умницу и добряка, в котором злодейка-жизнь сгубила высокие помыслы и таланты, а человека сильного, немного циничного, еще способного на любовь и поступки, но идущего на поводу у обстоятельств то ли от душевной лености, то ли из ложно понимаемого чувства долга.

Нельзя не отметить и игру актеров, как сейчас говорят, второго плана. Старая барыня Войницкая (Марина Корнилова), повернутая на новомодных теориях, «голуба душа» няня Марина (Мария Данилова), нелепый и никчемный Телегин (Павел Ченянов), вдруг обнаруживающий тонко чувствующую, ранимую душу, - персонажи такие яркие, что без них не было бы такого цельного и сильного впечатления от всего спектакля.

Очень важна даже бессловесная роль работника (Владислав Портнягин), которого режиссер сделал колченогим горевестником грядущей революции. Отнюдь не случайно он первым появляется перед зрителями и в финале выметает «осколки старого мира».

На самом деле у спектакля два финала: один типично чеховский – отъезд и долгие проводы, другой режиссерский – праздничный салют, которому радуются все герои - и уехавшие, и оставшиеся. Только зрителю отчего-то не радостно – грустный какой-то салют получился. И героев Чехова жалко, даже будущего гегемона.

Фото Сергея Саркисова

Фотогалерея