Вера и правда/Людмила Слабунова

Выпуск №4-124/2009, Лица

Бенефис заслуженной артистки России Людмилы Тарасовны СЛАБУНОВОЙ в Иркутском академическом театре драмы: «Деревья умирают стоя» А.Кассоны.

Кажется, за многие годы на российских сценах этот испанский шлягер набрал такую известность, что и пересказывать пьесу неловко. Но все же – кратко: у благородной Бабушки (Слабунова) двадцать лет назад пропал беспутный внук, печаль совсем ее измучила; и Дед в последнее время утешает ее самодельными письмами «из Канады»: с внуком, оказывается, все хорошо. Теперь воодушевленная Бабушка ждет встречи с внуком, и положение безвыходное: внук-то на самом деле сгинул! И тут может помочь только театр: утешительная контора с наемными артистами. «Внук» с «женой» приедут-таки навестить Бабушку на пару дней между своими важными канадскими делами. Вся хорошо, Бабушка счастлива, но тут появляется настоящий внук – бессердечная сволочь, и милый розыгрыш заканчивается трагедией: Бабушка не вынесет неисправимого злодейства внука.

Можно удивиться зрителю, который верен «Деревьям» в Иркутске, как везде; можно вздохнуть о другом, лучшем выборе театра…если…

Если бы в центре спектакля не была Слабунова – актриса поразительной, детской органики, абсолютной веры в любые сценические обстоятельства, с готовностью идущая навстречу любым предложениям практически всех режиссеров за 40 лет на иркутской, а до этого еще 15 лет на разных российских и украинских сценах.

Режиссеры могут ошибаться в чем угодно, но всех режиссеров в судьбе Слабуновой, кажется, объединяет уверенность в ней – как в талисмане веры и правды. Большая ли, маленькая роль, но, по моим примерным подсчетам, в среднем четыре-пять предложений в сезон и во всех театрах Слабунова имеет всю жизнь. Помножьте 5 (ну пусть 4!) на 55 лет ее сценического стажа – и считайте сами, во скольких названиях выходила (и продолжает выходить, находясь в отличной форме) актриса. Выходит – актриса незаменимая.

Сама она статистики не ведет: этим занимался – да и то с пропусками для совсем крохотных эпизодов – незабвенный Александр Зиновьевич Берман, однокурсник по харьковскому театральному институту, муж до золотой свадьбы и дальше, партнер до своего недавнего ухода, заслуженный артист России.

Бабушка в испанских «Деревьях» продолжила длинную вереницу бабушек, которых она – прирожденная характерная актриса – играла еще в школьной самодеятельности.

Людмила Слабунова: Я почувствовала ее очень близко. Не знаю, как у них в Испании, а я сужу по-русски (или по-украински): упустили ребёнка. Груз вины на мне. Стали отказывать ноги, хожу с палочкой. Но вот дети приехали – какое счастье! И куда девалась болезнь: ноги живые, палочка не нужна. Теперь, если придется, можно счастливо помирать. Мальчик меня простил!

А когда появился настоящий внук – я физически не могу переступить ногами: я, артистка Слабунова, а не бабушка. Ничего человеческого в нем нет. (Слишком немилосерден к Внуку драматург… впрочем, дай он ему человеческую правду, это была бы другая пьеса. – С.З.) Жить не смогу дальше: моя вина во всем. Но новым своим детям (С.З.: артистам-обманщикам! а она их уже усыновила!) – надо помочь.

За предыдущий свой бенефис – тоже Бабушку, Софью Ивановну в «Пока она умирала» Н.Птушкиной, – актриса благодарна режиссеру С.Болдыреву. Спектакль шел девять сезонов (с 1998); тетрадку с ролью, неимоверно зачитанную, с загнутыми, замахрившимися, осыпающимися страницами я осторожно подержал в руках.

Диккенс, на параллелях с которым настаивает пьеса Птушкиной, – великий утешитель, любит всех своих героев и совсем не щадит житейской логики ради «хэппи энда».

Успех рождественской сказке может обеспечить только одно – чтобы в центре немыслимой до приторности истории оказался актер, наделенный самой неподдельной, самой наивной, самой детской верой. Таким необходимым спектаклю человеком, безгранично верящим в доброе всемогущество театральной сказки, стала Слабунова – Софья Ивановна, Бабушка, живая душа театра. Вот она – наивная старушка в инвалидном кресле. Это ее грандиозная вера заказала вереницу невозможных чудес – и как им теперь не сбыться? Она тоже, как в «Деревьях», помирать собралась; но поживет – новогодний день, который принесет ее одинокой дочери, старой деве, – мужа, дочку-внука; а потом, глядишь, и год-два-пять… да долго еще и счастливо! Зал счастливо смеется, слыша о театральной, теперь уже совсем не настоящей смерти. И после спектакля за столиком на сцене рядом с Людмилой Тарасовной сидел ее Принц Саша (А.З.Берман), они вместе принимали поздравления: иначе и быть не могло, все должно было сбыться.

Зрители к диккенсовской (птушкинской, конечно же) Бабушке возвращались по многу раз в разные сезоны. И билетеры признавались: «Бросаем все – и смотрим, и смотрим». (Л.С.: Не из-за меня только! Компания была хорошая, особенно Тамара Панасюк в роли дочки моей. И тон был высокий, небытовой, который получался у Болдырева. И спектакль наш ценили выше, чем очень неплохой фильм. Говорили, что вот – люди хорошие, оказывается, есть и, может быть, еще всем станет хорошо).

Начинался ее театр с дипломных спектаклей в Харькове: их с Сашей (а всего семь человек с курса) пригласил к себе в Донецк (тогда – Сталино) режиссер, которого она с особой любовью вспоминает, – Николай Петрович Смирнов. Правда, поначалу распределение получилось у них раздельное: Бермана сманили а харьковский цирк, в «разговорную» пару (вроде Тарапуньки-Штепселя). Через две недели – звонок: «Люда, забери меня отсюда!». Что-то придумали («Пусть мама позвонит, что ты ногу сломала») – перетряслась страшно («Распределение-то обязательное, посадят! 54-й год, время неласковое»). Саша, вечный серьезный ребенок, красавец на роли героев плаща и шпаги: «Как можно жить в цирке – они даже газет не читают!». Он во всех театрах был герой. (Л.С.: В «Талантах и поклонниках» еще в институте так играл героя – мы усохли!»). А она – молодая, стройная, чемпионка по фехтованию. При этом – уже шлейф комических старух. А в Донецке у Смирнова Джульетте 60 лет. Стал из Слабуновой делать героиню, начиная с Кати в симоновской «Истории одной любви». Она не хотела героинь: куда руки деть? Смирнов говорил: «Учись, пригодится». И пригодилось много позже – когда героини и старухи сошлись (как в «Деревьях», как в «Дальше – тишина», где они работали – редкость! – с Берманом). А она тянулась к ролям комическим, характерным, и на русском, и на украинском («Цыганка Аза», «Ой, не ходи, Грицю, тай на вечерницю»: театр в Донецке был как раз по ней – музыкально-драматический.) Служанки, дуэньи: это – ее. После героинь вышла в роли служанки – «вот она!» – и ставку прибавили на 9 рублей. В «Дон Сезаре де Базане» она была Маритана на седьмом месяце беременности в платье на 16-килограммовом каркасе, пляшет, поет, дала петуха, критикесса из Москвы вскинулась: что такое? Потом смеялась и охала.

Старухи и русско-украинский юмор на роду ей написаны. Фамилия отца – Слабун - от крепостного прозвания. Со стороны Слабунов половина была сослана на Урал. Они были мастерами – столярами и сапожниками. Весь род мастерил знатные брички; она у отца, природного столяра и сапожника, кое-чему научилась – в войну сама обувь себе чинила. С театром ехали на гастроли, и по симферопольской дороге увидели указатель: деревня Слабунивка. Смеялись: богачка, целое село! А так всех поразбросало, что она только одного Слабуна встречала – в бутафорском цеху театра. И он Слабунов не встречал.

Дед по маме был сиротой-побирушкой. Из милости дворня его подобрала, вырос слугой у помещиков. Когда раскулачивали (он так во флигеле и жил) – его загребли: «помещиков сын!» – и повели в Чугуев расстреливать – отца многих уже детей. В расстрельной тройке оказался земляк: «Так он же батрак, а не помещик». И деда отпустили. Дочка его вышла замуж за Тараса Слабуна в январе 24-го и все потом переживала: «Ленин умер, а мы – жениться».

Берман с начала 40-х восемь лет прослужил в погранвойсках, сначала в Маньчжурии, потом на Сахалине. Потом компенсировал эту свою молодую неволю переездами из театра в театр: хотелось мир посмотреть. И она за ним – пока в Иркутске не остановились. После Донецка – Харьков, потом Красноярск, Архангельск, Симферополь, снова Красноярск, Кемерово (Клара в «Дурочке» Лопе де Веги и – Малахова в «Совести», очень идейная особа; Селия Пичем в «Трехгрошовой опере», Агафья Тихоновна в «Свои люди – сочтемся» Островского («это – мое!»).

Потом – Владивосток, 16 ролей за четыре сезона. В сказке «Про солдата и змею» - успех и награда; княгиня Белова в «Сергее Лазо». (Л.С.: Отрицательный персонаж, но чувствую себя хорошо, потому что всегда верю в то, что отстаивает моя героиня.) Тогда были приняты оценки за роль; так у нее во Владивостоке – одни пятерки.

Потом – Иркутск. Одною из первых была старуха Бусыжиха в «Следах на земле» («столетняя» – значилось у забытого автора) – 1-я премия за лучшую женскую роль. Тут разгулялась фантазия: специальным пластиком сделала себе беззубый рот, горбиться научилась, притягивая коленки к шее на репетиции. И – в райком партии, биться за церковь. На спектакле – фурор, а партнерша огорчалась: как такое переиграть?. Режиссер А.Терентьев защищал: «Со мной согласовано». В «Аристократах» Н.Погодина (реж. Б.Райкин) она была Нюркой: сидит себе на нарах, разбирается в рваных шнурках – а что ей, арестантке, до тех, кто внизу? – так все внимание было на этом ее этюде, пришлось смягчать, чтобы спектакль дальше шел.

В «Деньгах для Марии» по В.Распутину (реж. Г.Жезмер) она играла Жену зоотехника; но там у нее была дублерша; а в день премьеры пришлось вводиться вместо заболевшей актрисы на роль Степаниды. Мгновенный ввод, автор против, она учит текст, трясется. После спектакля Распутин расписался ей в программке: «Никогда не думал, что такое возможно».

В «Гнезде глухаря» на гастролях в Калуге ее (и Наталью Коляканову, сейчас знаменитую киноартистку) выделил автор пьесы, В.С.Розов. Виталий Венгер, партнер, народный артист и большой каламбурист, разразился телеграммой: «Я познакомиться был рад вдвойне – смотрел на Вас из зала. Талант Ваш – драгоценный клад – игра мне Ваша подсказала. Теперь в Москве шепчу сквозь слезы: «Вы мне понравились». Ваш Розов».

О ее старой няньке Марине в выдающемся «Дяде Ване» В.Кокорина я вспоминаю постоянно и… с некоторой даже опаской: такая правда в этой устойчивости жизни, такая приятная и в чем-то жестокая невозмутимость после всех этих стенаний, беготни с пистолетом, явного крушения надежд: «Давно я, грешница, лапши не ела». Все многомысленное чеховедение начинает пошатываться, когда видишь эту Марину («морскую»! странноватое, неправда ли, имя для русской крепостной?): и нездешний «Астров», и «Войницкий», явно посторонний по звуку в этой русской провинции; и бряканье бесплодного «Серебрякова» – все уйдет под воду и не вспомнится, а старая нянька с вечным своим вязаньем – останется. И рядом с нею милый приживал с обломовским именем «Илья Ильич» (В.Сидорченко).

В Миронихе («Последний срок» по В.Распутину, реж. Г.Шапошников), которую она играет сегодня, я вижу развитие Марины: здесь это естественная, негромкая, укорененная в природе, счастливая, здоровая, бессмертная сила. Бессмертная, хоть обе они со старухой Анной (Н.Королева) – на самом краешке жизни. Но со смертью ничего не кончается в жизни, ими одухотворенной.

И никого она не виноватит:

Анна: А чего дети тебе не пишут?

Мирониха: Ага, до утра спать не укладывались, цельную газету мне написали, читать буду.

Любит партнерствовать с Королевой, особенно ценит в ней – как в себе – характерную актрису. Любит на сцене Кулакову, Егунова, Панасюк, Венгера; Братенкова, Шинкаренко. И про всех других – понимает и говорит хорошо.

И театр ее любит, и что-то важное про себя при ней понимает: это так видно было на бенефисе.

Л.С.: Я себя не так давно поймала вот на чем: несправедливость, зло встретятся – так во мне первое вспыхивает – не злость, не обвинение, а – недоумение и жалость: несчастный, зачем он так? А ведь в молодости была резкой: «да-да, нет-нет», и страдала из-за этого; и в партии состояла, и председателем профкома в театре была. Мои старухи переделали меня.

С возрастом, с опытом Марины и Миронихи, других ее старух, становится все более ясно: ситуации разные – в жизни, на сцене, в одной пьесе, другой, с одним или другим режиссером; но поверх всего этого есть что-то – главное.

Это главное и есть фирменный стиль Слабуновой: детская вера и несуетная правда.

Фотогалерея