Новосибирск

Выпуск № 6-126/2010, В России

Новосибирский драматический театр «Старый дом» осуществил российско-германский проект - постановку документальной драмы «Удар» Андреса Файеля и Гезине Шмидт, работу над которой молодой режиссер из Берлина Ронни Якубашк вел в технике workshop, предложенной труппе впервые. Впрочем, определение «впервые» применимо буквально ко всем составляющим этого необычного, в полном смысле экспериментального спектакля.

Реальное событие, положенное в основу пьесы, – жесточайшее, зверское убийство подростка группой его пьяных сверстников, совершенное в маленьком немецком городке Потцлове, - некогда шокировало всю Германию, горячо обсуждалось в прессе и педагогическом сообществе. Кинодокументалист Андрес Файель, ученик Кшиштофа Кесьлевского, в мельчайших подробностях исследовал преступление в фильме «Удар» (“Der Kick”), премьера которого состоялась на 54-м международном Берлинском кинофестивале в 2006 году и привлекла серьезное внимание. Далее фильм показывался на других европейских форумах, и злодеяние в Потцлове стало предметом дискуссий во многих странах, где подобные немотивированные убийства на почве отключения сознания и социально-бытовой дикости отнюдь не редкость. Спектакли по пьесе, написанной режиссером Файелем вместе с драматургом и театроведом Гезине Шмидт, послужившей сценарием фильма, вошли в репертуар берлинского Театра им. М.Горького и Базельского театра. Но назвать текст, совместивший приметы публицистики с драматургией, широко освоенным театром было бы неправомерно. «Старому дому» эту пьесу для воплощения предложил Немецкий культурный центр им. Гете. Не будем скрывать, не последним аргументом в принятии решения стало достаточное финансирование проекта, ведь браться за экспериментальную постановку, имеющую крайне ограниченный зрительский потенциал, роскошь для любого театра непозволительная. Все-таки публика сегодня идет в театр ради некоего утешения, обольщения, ради развлечения или эстетического удовольствия, а отнюдь не ради шокирующе безжалостных ударов действительности. В данном случае публике предлагались именно леденящие кровь детали преступления, которое могло бы произойти и у нас. К сожалению, злодейство в Потцлове эксплицируется чуть ли не впрямую на нашу реальность, зафиксированную в будничных милицейских сводках и судебных протоколах.

Скупой, неэмоциональный язык протоколов – базовый стиль пьесы. Она построена на показаниях обвиняемых и их родителей, многочисленных свидетелей и пострадавших, к которым можно отнести не только родителей убитого мальчика, но и родителей убийц – нормальных обывателей, трудяг, отнюдь не дебилов, не моральных уродов. Простых людей с простыми и понятными желаниями, коими населен и Потцлов, и многие малые города мира. Попытка переведения документов в художественную материю удалась в «Старом доме» более чем успешно, сложнейшая задача выполнена и адекватно, и достойно. Поначалу режиссер Якубашк, осуществлявший постановочный процесс в три приема (приезда), знакомил с текстом всю труппу, планировал занять 18 исполнителей. Работа началась еще прошлой весной, а продолжается и сейчас, после премьеры. Такой уж растущий, прирастающий смыслами получился организм – спектакль...

На старте проекта, в процессе «застольных читок» материал не вызвал у актеров ничего, кроме отторжения, ярко выраженного неприятия. Они откровенно высказались о переживаниях, укладывающихся в общую формулировку «депрессирующее воздействие». Проблема не в стереотипах, не в зашоренности мышления. Соприкасаться с фактами данной документальной драмы больно на физическом уровне, она транслирует не только психологическую деструкцию, но имеет и ощутимое телесное воздействие. Ударяет, доставляет страдание.

Ронни Якубашк, помимо читок для актеров, устраивал и публичный эскизный показ, завершившийся зрительскими дебатами. Те дебаты оказались крайне неутешительными, лишающими иллюзий по поводу продвинутости, толерантности, вообще какой-либо цивилизованной способности зрителей анализировать происходящее на сцене. В зале притом сидели не среднестатистические «теть Маши», а приглашенная интеллигенция из числа, в частности, вузовских преподавателей, студентов-гуманитариев и прочих неглупых людей, выдавших, как главенствующую реакцию - агрессию. Только ленивый не осудил и не поучил, не поделился с режиссером своим мнением о том, как и о чем надо ставить спектакли. К счастью, именно Ронни не утратил адекватности, не отчаялся и не разочаровался, а утвердился в своей идее. Он принял решение о распределении десятков больших ролей и микроскопических, но тоже важных эпизодов между тремя актерами. Спектакль играется в двух составах. Это дало дуальность трактовки, наполнило спектакль разностью психологических реакций, разностью объема личностей.

Да-да, именно свойства личности, ее вертикали и стержни, особенности характера этому проекту и были ценны, при том, что играть актеры вынуждены были преимущественно аутсайдеров, лузеров, изгоев. И все-таки режиссер досконально ознакомился с мотивацией привычек, с причинами смены настроений и прочими характеристиками, включающими прямолинейность мышления. Получились два разных спектакля. В одном составе играют Ирина Смолякова, Сергей Безродных и Егор Голдырев. В другом – Василий Байтингер, Вера Сергеева и Максим Гуралевич, так же как и Голдырев, дебютант, выпускник Красноярского театрального института, принятый в труппу в начале сезона. Его дебют оказался знаковым, многозначительным в том смысле, что начинающий актер сразу, мгновенно выдал нужный, желаемый результат, более того — тонко интонированный рисунок ролей, характерные типы реакций, с точностью до секунды в секунду, от жеста до жеста хронометрировав и душевные движения своих персонажей. Все его движения страшны: мальчика убивали на краю резервуара, стока для свиных отходов.

Максим Гуралевич — симпатичный парень, кареглазый блондин с безупречным, более того, безумным, нескончаемым сценическим обаянием, так удачно – ежесекундно, ежеминутно, - перевоплощается, что… Он – не палач и не жертва, он не похож ни на тех, ни на других. В данную секунду он - Марко или Марсель Шенфельд, братья-палачи, в другой момент - Маттиас Шеберль — хрупкий, субтильный блондин с «заячьей губой» и дефектами речи, неприкаянный, жалкий, плохо одетый и вечно голодный, зато добрый и горячо любимый своей матерью ребенок. Я настаиваю на понятии «ребенок», ибо это единственно употребимое понятие для матерей. Маленький или взрослый, все одно - «ребенок»…

Пожалуй, самый пронзительный фрагмент спектакля – это показания на суде робкой, затюканной Биргит, матери невинно замученной жертвы, обернувшейся настоящей Мадонной. Вера Сергеева сыграла, кроме того, и мать ублюдков-убийц, вполне добродетельную женщину, несколько отупевшую от «оскотинивающих» бытовых загвоздок, от безденежья. Вообще, совмещение образа безропотной, святой и чистой Мадонны с младенцем, чей лик являет актриса, с другими женскими воплощениями – строгого судьи, безалаберной проститутки, деревенской простолюдинки – для любой актрисы как тест на способность, готовность к мгновенным перевоплощениям. Вера Сергеева его не просто выдержала, а изумила внутренними резервами, намекнула на пока не раскрытые ресурсы.

Персонажи предстают почти без грима, практически не меняют одежд. И это решение художника-постановщика Матиаса Коха тоже есть единственно верное. Скупое, как показания протокола, пространство «одетой» им сцены напоминает офис. В этой истории лучше видеть офис, в котором работают родители, нежели сливную яму свинофермы. В любом случае, жестокие видения и слышания лучше, чем пустые попытки спрятать голову в песок. Песок не спасет от утраты любимого ребенка.

Фото Ивана Дыркина

Фотогалерея