Ярославль

Выпуск № 6-126/2010, В России

В своей книге о Чехове Корней Чуковский писал: «Если бы из всех этих мелких рассказов, из многотомного собрания сочинений Чехова вдруг каким-нибудь чудом на улицу хлынули все люди, изображенные там, все эти полицейские, акушерки, актеры, портные, арестанты, повара, богомолки, педагоги, помещики, архиереи, циркачи, чиновники всех рангов и ведомств, крестьяне, генералы, банщики, инженеры, конокрады, монастырские служки, купцы, певчие, солдаты, свахи, фортепьянные настройщики, пожарные, судебные следователи, дьяконы, профессора, пастухи, адвокаты, - произошла бы ужасная свалка, ибо столь густого многолюдства не могла бы вместить и самая широкая площадь».

Кто бы мог предположить, что многочисленные чеховские персонажи из его рассказов, повестей и пьес вдруг хлынули в пространство Волковского театра! «Ужасной свалки» не произошло. Напротив! Это был тот самый сокровенный «миг между прошлым и будущим», который можно увидеть лишь в театре. Прошлое – на страницах чеховских книг. Будущее – в предполагаемой жизни персонажей на сцене. Волковское «чудо» заключалось в том, что чеховские герои обретали сценическую жизнь, но вовсе не на сцене!

Чеховский день - большой семичасовой спектакль, рожденный в закулисном и околосценическом пространстве фантазией главного режиссера театра Сергея Пускепалиса. Еще в начале сезона главреж предложил актерам участвовать в своеобразном «театральном забеге» – самостоятельно подготовить отрывки из чеховских произведений. Пускепалис дал старт спринт-марафону. Марафон – поскольку чеховские показы продолжались фактически целый день. Спринт – потому что продолжительность каждого отрывка не превышала пяти минут. Всего было сыграно в режиме нон-стоп 56 отрывков – фрагментов из чеховских комедий, водевилей, повестей и рассказов. Спринт-марафон поразил необычной энергетикой, неожиданными перепадами, паузами, взрывами эмоций, карнавальностью, лиризмом. Участвовали все – от народных артистов России Наталии Терентьевой и Владимира Солопова до самых молодых, недавно принятых в труппу. Местом игрищ стали колосники, оба фойе первого и второго этажей, режиссерский пульт, подвал, репзал, мебельный цех, гостиная Союза театральных деятелей, зрительный зал, камерная сцена, лестница напротив гримерки, «у бюста Федора Волкова», зрительский буфет и даже комната информационного отдела.

Объявляется название – отрывок из пьесы Чехова «Ив?нов». Героя играют три разных актера на разных площадках. Игорь Сидоренко, Олег Павлов, Семен Иванов. Но Пускепалис резко поправляет ударение в названии пьесы. - Иван?в! – возглас режиссера слышат все. Смотрим другого, третьего Иванова. И каждый раз Пускепалис настойчиво требует: Иван?в!

Актеры все, как один, играют не Иван?ва, а Ив?нова. Им кажется, что режиссер что-то напутал… Но режиссер сознательно прибегает к некоей провокации. Готовясь к самостоятельному отрывку, они обязаны были познакомиться с историей постановок «Иванова». Почему Иван?в? В ХIХ веке никто не считал героя чеховской пьесы аристократом, первым любовником или русским Гамлетом. Его видели личностью весьма заурядной и «мелкотравчатой». И только с 1904 года, после того, как эту роль сыграл Василий Иванович Качалов, герой превратился в тонкого и родовитого Ив?нова. В ХХ веке Марк Захаров назначил на роль Иванова Евгения Леонова. Героя уездной провинциальной жизни, которому уже не шла его фамилия Ив?нов. Пускепалис жаждал видеть именно уездного, убитого русской провинцией – захолустного Иван?ва.

«Канитель» - мастер-класс Наталии Терентьевой. Народная артистка России Наталия Ивановна Терентьева в день показа сидит в фойе театра, возле входа, одетая в костюм богомолки, с котомкой за спиной, голова закрыта по самые брови – кичкой, платом, шалью, завязанными по-старинному, узлами, в руке посох. Чеховская крестьянка, перекрестясь, входит в храм. На клиросе стоит дьячок. «Пиши! – говорит крестьянка. - О здравии рабов Божиих: Андрея и Дарьи со чады…»

Она роется в бесчисленных карманах своей складчатой юбки, достает платки с узелками и, глядя на каждый, вспоминает: «Митрия, опять Андрея, Антипа, Марьи…» - «Постой…- вскидывается дьячок. - Пантелей помер? Так как же ты велишь о здравии записывать? Ты говори толком, не путай. Кого еще за упокой?..» - «Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет».

…Представьте изумление актерской публики. Актеры будто впервые попали в театр. Терентьева превратила комическое действо у Чехова в священнодействие. В ее диалоге с Чеховым подтекст важнее сюжетного мотива. Хотя и сюжет разыгран мастерски. Терентьева одновременно являла собой и героиню чеховского рассказа «Канитель», и актрису Волковского – ее родного дома. Перед ней была – не церковь, не вестибюль театра, а Храм искусств. Зрители сегодня видят в этом фойе театра две фотографии – актерскую труппу 1919 года и труппу нынешнюю, через девяносто лет. «Богомолка» перекрестилась на одну из «икон», поцеловала ее, поклонилась… Все притихли, ибо перед Терентьевой и впрямь была «икона», почти вековой давности – с подвижниками сцены первых послереволюционных лет. Потом актриса перекрестилась и на вторую «икону» и тоже ее поцеловала… Затем взор ее обратился к Федору Волкову. Перекрестилась она и на отца русского театра и отдала ему земной поклон… Она словно бы спрашивала своих коллег по сцене, особенно молодых, - понимают ли они свою профессию как миссию, или все это так, ничего не значащая «канитель»? Ее взгляд пронзителен, строг и суров, как взгляд боярыни Морозовой с полотна Сурикова. Какая тут чеховская «канитель»! Терентьева объединила у всех на глазах «храм» и «театр» воедино. Для отождествления ей потребовалось только одно – ее преданность идеалам театра, которому она посвятила жизнь.

Ожидание своего отрывка держит актеров в состоянии нервной лихорадки, хотя никто виду не подает. Есть такой термин – саспенс. Он означает интенсивное внутреннее действие. Такой саспенс возникает, когда доктор Хомутов – Семен Иванов ведет своего коллегу доктора Рагина (Валерий Кириллов) в палату «посмотреть одного больного». Все пробираются в подвал, бредут, полуспотыкаясь (так задумано) таинственными темными тропами подвальных помещений, пока, наконец, доктор и санитар не вталкивают Рагина в узкий, душный и темный закуток. Так доктор попадает в страшную палату № 6. В темноте он внезапно натыкается на спящего сокамерника-сопалатника (Евгений Мундум). У присутствующих мурашки ползут по спине. Таким острым становится ощущение темницы, куда брошены и где заперты двое мыслящих, любящих, одержимых…

Мария Полумогина и Евгения Родина предстают в отрывке из рассказа «Спать хочется», где обезумевшая от бессонницы Варька убивает младенца, к которому приставлена нянькой. Теснота арьерсцены, лестницы – дикого, заброшенного пространства – и замученная девчонка-нянька спускается с полатей к голосящему младенцу… Со стороны кажется, что здесь, в полутьме кулис, где горят свечи по краям лестницы, идет радение какой-то религиозной секты… Духота и теснота обостряют истину страстей… Это, быть может, наиболее трагические отрывки.

В зрительном зале тоже разыгрываются страсти. Мы – в партере, лицом к амфитеатру. Поднимаем головы. И замираем. Наверху, стоя на краю барьера второго яруса, балансирует, грозя самоубийством директору театра… чеховский трагик (Николай Шрайбер). Просит выслушать, жалуется на тяжкие обстоятельства, главное из них – измена жены… Просит повысить жалованье… Угрожает готовностью «кончить жизнь»… Афоризм «шутка на грани самоубийства» становится осязаемым… Но – трагик облегчил душу, высказал свои беды, выпустил «пар» и пошел себе восвояси, как ни в чем не бывало.

В просмотре чеховской панорамы вместе с Сергеем Пускепалисом приняли участие режиссеры Тимофей Кулябин, Виктор Рыжаков. Чеховский калейдоскоп дал режиссерам возможность знакомства с актерскими индивидуальностями волковской труппы, к продуманному и точному распределению ролей в будущих спектаклях. К 150-летию со дня рождения Чехова в 2010 году Пускепалис поставит спектакль «Три сестры». Тимофей Кулябин приступил к репетициям спектакля «Кармен» (по новелле Проспера Мериме). Виктор Рыжаков готовится к постановке на Волковской сцене спектакля «Дальше – тишина» Вины Дельмар.

Произведения Чехова оказались для актеров благодатным и богатым материалом. Труппа обрела второе дыхание. Наверное, есть смысл в том, чтобы зрителям (пусть их будет 30 или 50) показать как экспериментальный спектакль хотя бы одну седьмую часть этого действа - терентьевскую «Канитель» - у бюста Волкова, «Палату № 6” с Кирилловым, Мундумом, Павловым, «Трагика» Николая Шрайбера, «Хористку», «Юбилей» и многое другое…

Фото Виталия Вахрушева

Фотогалерея