Вслед за знакомым голосом/Сергей Басов

Выпуск № 6-126/2010, Лица

Вслед за знакомым голосом/Сергей Басов

 

Обдумывая материал, посвященный Сергею БАСОВУ, я перебирал в голове возможные варианты пролога: «…заслуженный артист Республики Башкортостан, в течение многих лет работающий в Государственном академическом русском драматическом театре…», «…любимец публики, восторженно принимающей даже его обездвиженное Тело из спектакля «№ 13»…», - слова, проносившиеся в голове, никак не передавали моего отношения к артисту, и я понимал, что начинать придется с одного из моих самых трепетных театральных впечатлений.

Более пяти лет назад я побывал на предпремьерном показе спектакля «Наш городок» по пьесе Торнтона Уайлдера, поставленного в Русском академическом драматическом театре режиссером Линасом Зайкаускасом, – впервые театр обратился ко мне обыденным, спокойным, магнетически знакомым голосом, который можно услышать каждый день. В то же время за кажущейся простотой скрывалась неохватная глубина, содержание, нет, скорее – отношение к окружающему миру, покорившее меня, позволившее остро пережить связь, единство с этим миром. Теперь мне проще воспользоваться классическим определением «катарсис», чтобы не говорить о собственных слезах.

Голос, показавшийся тогда удивительно знакомым, принадлежал Сергею Басову, по сей день исполняющему роль Ведущего в этом спектакле: невысокий, сдержанный, какой-то обычный человек в белом пиджаке выходит из темноты для того, чтобы рассказать о некоем американском городке Гроверсконер, о людях, которые жили в нем в начале XX века. Вот он рассказывает зрителям о местной аптеке, о бакалейной лавке, о школе…

Что тогда так задело меня в образе Ведущего? Потом, всматриваясь в другие работы Басова, я пытался отыскать схожие черты, объяснить пережитое потрясение – быть может, настал черед подытожить свои размышления и дать ответ?

Роль Ведущего является, скорее, исключением из ряда остротеатральных фигур, созданных Басовым: Бобыль из «Снегурочки» Островского, Автолик из «Страстей по утрате» по мотивам «Зимней сказки» Шекспира, Первый из «Кавказского мелового круга» Брехта, Бригелла из «Венецианских близнецов» Гольдони, два замечательных героя из детских спектаклей – Царь из ершовского «Конька-Горбунка» и театральный домовой АХ ТЫ из «Ну и ну» Ольги Никифоровой и масса других ролей. У этого пестрого шествия, участники которого вполне могли бы населить маленький городок, есть одна общая черта – персонажи, созданные Басовым, упоительно театральны. В них есть какой-то игровой огонек, раскрывающий в происходящем собственно театр, радость его, любовь к нему – быть может, поэтому так легко далась Басову работа с Гольдони и Брехтом, чья драматургия зиждется на открытой условности…

Театральность в ролях Басова проявляется разнообразно, и если попытаться обозначить ее полюса, то, наверное, ими окажутся уже упоминавшееся Тело из «№ 13» и Суфлер из спектакля «Без вины виноватые».

В спектакле «№ 13» по пьесе Рея Куни герою Басова приходится нелегко. Большую половину сценического времени и персонажи, и зрители считают его мертвым: труп перетаскивают с одного места на другое, так как его обнаружение администрацией отеля грозит всем героям как минимум крушением карьеры. Казалось бы, что можно в подобном случае сыграть? В кино – ничего, но в театре, где присутствие артиста ощутимо порой даже тогда, когда он находится за кулисами, молчаливое неподвижное Тело, в исполнении (да-да, именно в исполнении!) Басова задает тон многим сценам спектакля. Вот Мистер Уилли и Джордж Пигден выдают его за своего родственника и выплясывают с ним танго: ноги несчастного то волочатся по полу, то, под грубым воздействием партнеров, взлетают в невероятных пируэтах, руки неупорядоченно болтаются, каким-то невероятным образом еще и попадая в такт, – и вдруг из-под шляпы, почти полностью скрывающей лицо героя Басова, мелькает полуулыбка. В этой полуулыбке, просвечивающей сквозь шляпу, одеяло, сквозь диван, за коим Тело пытаются спрятать, проступает глубокая ирония самой действительности, которая подтрунивает над героями спектакля и тем самым доказывает, что она здесь главная прохиндейка.

Что касается Суфлера из спектакля «Без вины виноватые» А.Н.Островского, поставленного Валерием Ахадовым, то его подвижность преодолевает границы привычной всем суфлерской будки – герой выбирается на сцену и в течение антрактов общается с публикой, импровизируя на основе фрагментов из Островского и Чехова.

Поначалу Суфлер выглядит скованным, бесконечно и суетливо повторяет «господа, господа», протирает очки и боится отойти от будки, аккуратным полукругом возвышающейся в центре авансцены. Но вот, увлекшись да распоясавшись, он появляется на подмостках слегка подшофе, и, закусывая вареным яйцом, начинает рассуждать о вреде табака, однако подобно чеховскому Нюхину, отходит от темы, погружая зрителей в комический сонм суфлерских проблем. Вот он уже рассказывает о своих неудачных попытках стать артистом и посмеивается вместе со зрителями над представителями этой профессии, хотя в действительности нелепый и милый образ, созданный Басовым, рождает в нас особое отношение к актерам, о жизни которых будет рассказывать спектакль. Еще до их появления на сцене, мы, благодаря Суфлеру, ощутили жизнь закулисья, вдохнули особый аромат театральности и теперь готовы все простить героям пьесы Островского, так как неожиданно для себя увидели в них тех самых «божьих птиц», о которых писал великий драматург.

Басов невероятно заразителен, от него на сцене часто невозможно оторвать взгляда (попробуй-ка в ином случае удерживать зрителей в зале во время антракта, рассуждая о вреде табака и несчастьях суфлера!) – и эта притягательность удивительно проявилась в «Нашем городке»: затаившись в глубине образа Ведущего, в его будничных интонациях, она приковывала к нему, увлекала за ним.

Но среди героев Басова есть один, для которого взаимоотношения жизни и театра, а скорее даже жизни и искусства, полны неизбывного драматизма – это Константин Гаврилович Треплев. Однако героя чеховской «Чайки», поставленной также Валерием Ахадовым, в данном случае странно называть по имени-отчеству – в исполнении Басова это Костя, Костя Треплев.

В этом имени артисту удалось раскрыть необычную, зримую черту: Костю хочется поТРЕПать по плечу, по щеке, хочется взять за руки – успокоить хочется этого уже немолодого мальчика, потерявшегося в жизни, сознающего, что его характер и поведение никак не соответствуют его возрасту и положению, а главное – тому, каким бы он хотел себя видеть.

Но в самом начале спектакля его внутренний раскол скрыт, сдавлен сосредоточенностью и целеустремленностью, с которыми Костя готовится к показу своей пьесы: он расставляет стулья, раскладывает реквизит, дает указания Яковам (в спектакле их трое). Даже обнимая появившуюся Нину Заречную, он будет что-то жестами объяснять монтировщикам. Но вот Нина критикует Костину пьесу, и его сосредоточенность трещит по швам: робко попытается он защититься, но, поняв, что ему не верят, в него не верят, что он уже сам в себя не верит, Костя Басова бежит, как обиженный мальчишка, пытающийся скрыть свои слезы. Но где-то в глубине сцены огромным усилием заставляет себя повернуть обратно и начать спектакль, провала которого уже ждет: издевок своей матери – известной артистки Аркадиной, общего непонимания, неуместных аплодисментов любящего дяди…

Жалок этот Костя: топорщится на нем пиджачок, ноги тонут в охотничьих сапогах, срывается голос, которому никак не удается придать уверенности. Треплев лупит себя ладонью по губам за глупые, неуместные и беспомощные слова – и вновь убегает, и вновь возвращается.

Но есть в Треплеве Басова что-то искупающее его жалкость и нелепость – неспроста на следующий день после провала Костиной пьесы ее слова будут подхвачены обитателями дома, и по всей округе многократно повторится: «Холодно, холодно… Пусто, пусто…». Именно этот человечек особенно остро ощутил раскинувшуюся повсюду пустоту, обессмысливающую поступки, чувства, жизни, именно ему в поэтических откровениях явились образы, выразившие смоляную бездну, поджидающую героев.

Так сложилось, что поэзия в этот раз выбрала для себя маленького смешного человека и в нем поселила бесконечную тревогу, чувство разочарования, обреченности всего происходящего – но способен ли жить человек с этим?

Попытается Костя избавиться от символов, его терзающих. У него даже получится: в четвертом акте мы увидим Треплева собранным, целеустремленным, как в начале спектакля, – ему удалось справиться со своей потерянностью, задавить тревогу и тоску, кажется, что жизнь его стала понемногу складываться…

Но все вокруг застынет, окаменеют фигуры домочадцев, играющих в лото, когда в дом шагнет Нина – не человек, но образ «мировой души», некогда явившийся Косте, образ, от которого не отделаться – словно приговор вымолвит она: «Умей нести свой крест и веруй».

И тогда Треплев Сергея Басова переменится: напускное спокойствие уступит место истинному, и он неторопливо расставит декорации когда-то прерванного спектакля и, вскинув ружье, доведет его до конца: выстрелом, опрокинувшим занавес, зарифмует свою жизнь с образом убитой чайки, который он обещал воплотить. «Константин Гаврилович застрелился».

Проступившее в образе Треплева мужество, мужество перед своей судьбой, для меня – быть может, в силу впечатления – так же связано с ролью Ведущего; однако там эта черта проявлена Басовым иначе.

Ведущий рассказывает о жизни городка Гроверсконер, не переставая вглядываться в зрителей. В какой-то момент кажется, будто он боится, что будни семейств Гиббс и Уэбб, бостонский скорый, ежедневно проходящий мимо городка, свежие газеты – вдруг все это покажется нам неинтересным. Но ни на секунду Ведущий не изменит своему неторопливому темпу, не расцветит свои слова увлекательной интонацией – речь его останется мерной и спокойной.

Спокойствие этого голоса в отдельные моменты поражает – вот Ведущий идет рядом с Джо Кроэллом, юным разносчиком газет, и рассказывает нам о его дальнейшей судьбе: учился, поступил в колледж, получил престижную стипендию, был убит на войне. Вся горечь этих слов сжалась в одну насыщенную паузу, после которой Ведущий Сергея Басова похлопывает паренька по плечу, прощается с ним, отпуская его разносить газеты, получать стипендию и жить – навстречу неминуемому 1914 году.

Ради чего рассказывает он нам об этом? Ради чего он так рассказывает нам об этом?

Вопросы вспыхивают внутри меня, а на сцене, по взмаху руки Ведущего, один за другим проносятся обрывки обыденной жизни Гроверсконера. Спокойный голос Басова добавляет какие-то, казалось бы, незначительные подробности, детали – и, только глубоко вслушиваясь, можно понять, что говорить Ведущему становится труднее.

Вот он неторопливо облачается в пасторские одежды, чтобы обвенчать влюбленных Джорджа Гиббса и Эмили Уэбб, вот, отделяя друг от друга слова, произносит предписанное традицией: «Согласен ли ты, Джордж, взять в жены… согласна ли ты, Эмили…», – и, услышав ответ, надевает кольца, неотрывно глядя в столь радостные сегодня лица молодоженов.

И вот он на кладбище – глядит на пронзенного скорбью Джорджа, встречает умершую при родах Эмили. Пожалуй, это единственной момент, когда голос Басова дрогнет: он попытается объяснить девушке, что вернуться назад нельзя – но разве возможно это объяснить? И Ведущий отойдет в сторону, позволяя ей вглядеться в прошедшую жизнь, пережить мучительное осознание того, что все безвозвратно уходит, испытать боль от былого счастья, часто остававшегося незамеченным в потоке будней. Ведущий будет молча стоять в тени, ведь сострадание, которому он отдается, гораздо красноречивее слов.

Девушка закричит, судорожно перечисляя любимые уголки Гроверсконера, свои вещи, привычки, даты – но постепенно она будет говорить суше и спокойнее, слова ее станут похожими на слова Ведущего – и так, пока Эмили не займет свое место среди белых фигур на холме.

Тогда вновь зазвучит голос Ведущего, коснется нас эта спокойная обыденная речь – и станет ясной ее истинная цена, проступит путь, по которому в очередной раз прошел герой Сергея Басова, пережив то, с чем свыкнуться нельзя, и обретши мир в полноте радости и печали, в единстве с человеком, в глубоком покое хода вещей.

«Люди все чего-то ищут, чего-то добиваются, к чему-то стремятся, и от этого так устают, что через каждые 16 часов приходится делать передышку. Вот и вам пора отдохнуть, – скажет он зрителям, закуривая и выпуская дым в раскинувшуюся летнюю ночь, в убаюкивающий стрекот сверчков. – Все, конец…».

И почему-то после этих, таких незначительных, слов возникает ощущение, что мы по этому пути тоже прошли – что я прошел, ухватив перелетевшую через рампу искорку театра, мужества и сострадания, благодарить за которую хочется спустя долгое время.

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.