451 по...

Выпуск № 6-126/2010, Гости Москвы

Питерский Театр на Васильевском привез в Москву «Даниеля Штайна, переводчика».

Давно ли вы в театре испытывали страх? Неподдельный, на грани ужаса, когда все, чем ты в своей жизни гордился, чему искренне радовался, в течение нескольких минут вдруг абсолютно обесценивается в твоих глазах и кажется, что не только те люди на сцене, но и ты сам стоишь по колено в сером пепле, в который капля по капле уходит твоя собственная жизнь?..

Пережить этот спектакль трудно. Не важно, что ты не еврей, что война для тебя – только фильмы, много раз виденные в детстве, да рассказы бабушки и деда, которые воевали каждый на своем месте – одна в тылу, другой на фронте. Потому что история эта – вовсе не о Холокосте. Спектакль сразу начинается с высокой ноты. У тебя нет времени на то, чтобы как-то более-менее плавно погрузиться в происходящее, даже если ты читал роман Людмилы Улицкой. Тебя сразу бросают на глубину. И правильно. Либо выплывешь, либо уйдешь из зала. Не знаю, как в Питере, а в Москве такие были. Трое или четверо. Что ж, каждый имеет право на свой выбор. Собственно, спектакль как раз об этом.

Из множества персонажей романа Улицкой режиссер и автор инсценировки Анджей Бубень выбрал всего шестерых, предоставив каждому свой собственный крошечный мир, который тот обустроил согласно собственным представлениям о счастье или, по крайней мере, о смысле жизни. Хильда (Елена Мартыненко), внучка офицера вермахта, перебирает фотографии спасенных ею евреев, а перезревшая красотка Эва (Татьяна Калашникова), выросшая в приюте при живой матери, флакончики с духами и коробочки с косметикой. А эта самая мать, пламенная революционерка Рита (Наталья Кутасова), которую каждый новый режим отправлял в новую тюрьму, «митингует» за правое дело даже в инвалидном кресле, своем последнем узилище на этом свете. «Самиздатовец» со стажем Гершон Шимес (Михаил Николаев) отгородился от мира мудрыми книгами, фанатичный священник Ефим Довитас (Артем Цыпин) – сияющей церковной утварью, а Авигдор Штайн (Игорь Николаев), младший брат Даниеля, кажется, так и не ставший взрослым, – верстаком и кучей железок. И каждый кричит о своем. Дочь проклинает мать, отец упрекает сына, брат спорит с братом, служитель одной религии обвиняет в святотатстве служителя другой. Кричит, даже когда говорит почти шепотом, ибо каждому тесно и страшно в своем мире, но выйти за его пределы – еще страшнее, ибо никто не слышит, никто не понимает, никто не в состоянии разделить ни боль, ни радость. Никто, кроме Даниеля (Дмитрий Воробьев), у которого нет своего мира.

Принять другого, совершенно непохожего на тебя, человека, таким, какой он есть, не пытаясь обратить его в свою веру ни в прямом, ни в переносном смысле слова, – редкий дар. Тех, кто им наделен, считают либо юродивыми, либо святыми, насмехаются или благословляют, но тоже – не понимают. Парадокс человечества в том, что каждый человек в отдельности рано или поздно начинает страдать от непонимания окружающих, которое равносильно физическому одиночеству – самому страшному испытанию, какое только может уготовить ему судьба. Но при этом ему в голову не приходит, что те, кто не понимает его, в свою очередь точно так же страдают от того, что он не понимает их. Простая истина: человек – не остров, прочно забыта нами.

Перенося роман на сцену, режиссер выбрал линию наибольшего сопротивления – соединил шесть моноспектаклей в одну кусочно-непрерывную структуру (персонажи «перебивают» друг друга, не вступая в прямой диалог между собой), которая завязана только на зрителя. Только он может собрать воедино эту мозаику из разрозненных фрагментов, причем каждый волен создать в своем воображении собственный витраж, расставив акценты так, как ему хочется. В любом случае, ему придется думать за всех, кто раскручивает перед ним на сцене ленту своей жизни. Ну, разумеется, и за себя самого, ибо угол зрения на свою жизнь непременно изменится. И открывшаяся внутреннему взору картина будет, скорее всего, далека от оптимистической. В театр стоит иногда прийти ради того, чтобы заплакать над самим собой.

Ситуация с психологическим театром у нас чем-то до боли напоминает знаменитый роман Бредбери. Нет, публично его вроде бы никто не сжигал, но, по сути, он уже лет двадцать как находится вне закона. И дело тут не столько в рынке как таковом, взносящем на щит зрелища яркие, громкие и необременительные для мозговых извилин. Просто цивилизации потребления, в которую мы радостно рванули из своего «простенького» социалистического бытия, люди думающие и чувствующие не нужны. Более того – опасны, если думы их не ограничены поиском оптимальных стратегий достижения личного успеха, а чувства – переживанием неземного блаженства от покупки очередной супермодной тряпки или сверкающей лаком четырехколесной игрушки. Мы сделали эту цивилизацию своим верховным божеством, и она вынуждена пожирать нас, своих, так сказать, собственных «детей», чтобы уцелеть самой. В истории человечества аналогичных примеров – тринадцать на каждую дюжину, но история, пожалуй, единственный предмет в школе жизни, который люди любой эпохи всегда знают не больше, чем на двойку.

Фотогалерея